• Становление социальной психологии
• Позитивистская парадигма в социальной психологии
• «Логика моральных наук» Дж.Ст.Милля
• Неопозитивизм в социальных науках
• «Социальная наука» Питера Уинча
• «Новая парадигма» в социальной психологии
• Литература

Но в результате из науки стали изживаться не только «спекуляции», но и вообще теория. Начиная с 40-х годов ситуация меняется. Неудовлетворенность огромными объемами собранного но малосодержательного эмпирического материала, неприложимость большинства выводов, полученных на основе лабораторных экспериментов, к решению практических задач и др., приводит к тому, что все более активно начинает обсуждаться вопрос об уровне возможных в социально-психологическом знании теорий. Из социологии заимствуется идея теорий среднего ранга. Критическому осмыслению подвергаются и философские основы социально-психологического знания. Стремительное развитие социально-психологических исследований после второй мировой войны, прежде всего в США, создавало впечатление весьма успешного и результативного развития молодой науки. Как ностальгически заметил один из первых критиков дисциплины, американский психолог У.Мак-Гайр, ’в то время … казалось, что социальная психология переживает «золотой век». Она была престижной и продуктивной областью науки, где огромное число ученых … проводило свои исследования с той верой и энергией, которую можно наблюдать у тех, кто хорошо знает, куда идет’./5/
    К концу 60-х годов ясное представление путей и задач сменилось повсеместным разочарованием в результатах, сомнением в целях и неуверенностью в социальной релевантности социально-психологического знания. Проблема неадекватности методологического арсенала экспериментальной социальной психологии ее предмету — социальному поведению людей, стало отправной точкой переосмысления социальной психологией своей идентичности. С определенной долей условности можно выделить следующие этапы методологической саморефлексии послевоенной социальной психологии :
а) конец 60-х начало 70-х годов: констатация методологического неблагополучия дисциплины, попытки ее косметического ремонта; американская социальная психология сохраняет свои ведущие позиции, но уже становится объектом критики европейской науки, которая утверждает за собой право на создание альтернативных моделей социально- психологического знания;
б) 70-е годы: осознание новой ситуации в социальной психологии как попытки «смены парадигмы», поиск несциентистских концептуальных рамок для описания и объяснения социально-психологических феноменов. Возникающие в западной Европе собственные центры социально-психологических исследований впервые составили серьезную конкуренцию американским образцам. Но все же, ’хотя теоретические идеи были новы, исследования, проводившиеся для проверки этих идей, оставались вполне традиционными; это были, разумеется, не те новые парадигмы, о которых говорили социальные психологи в годы кризиса’/10/; в) 80-е начало 90-х годов — посткризисное развитие; сосуществование нескольких метатеоретических ориентаций, ведущими из которых являются традиционный сциентизм неопозитивизма и герменевтические установки социального конструкционизма.
В метатеоретическом отношении ’кризис разошелся , … но весьма своеобразно — путем деления дисциплины на две социальные психологии, которые существуют бок о бок при минимальном взаимодействии’/10/.

1. социальные явления подчиняются законам, общим для всей действительности — природной и социально-исторической (натурализм);
2. методы социального исследования должны быть такими же точными, строгими и объективными, как методы естествознания (сциентизм);
3. «субъективные аспекты» человеческого поведения можно исследовать только через открытое поведение (бихевиоризм);
4. истинность научных понятий и утверждений должна устанавливаться на основе эмпирических процедур (верификация);
5. все социальные явления должны быть описаны и выражены количественно (квантификация);
6. социальная наука должна быть свободна от ценностных суждений и связи с идеологией (методологический объективизм).

Милль, подобно многим нашим современникам, признавал состояние ’моральных наук’ ’пятном на лице науки’. Средством преодоления такого состояния должно было стать обобщение методов, используемых в тех дисциплинах, ’в которых полученные результаты в конце концов были единогласно признаны всеми, кто обратил внимание на доказательство’/12/. По этой причине он рассматривал философию социальных исследований просто как часть философии науки. ’Методы исследования, применимые в моральной и социальной науке должны считаться уже описанными, если мне удастся перечислить и охарактеризовать методы, применимые в науке в целом’/12/. Это подразумевает то, что несмотря на название шестой книги «Системы логики», Милль на самом деле не верит в существование «логики моральных наук». Логика является такой же, как и в любой другой науке, и все, что необходимо сделать, состоит в том, чтобы разъяснить некоторые трудности, связанные с ее применением к особому предмету исследований в моральных науках.
    Общая концепция научного исследования у Милля базируется на юмовских идеях о природе причинности. Говорить, что А является причиной В не означает утверждать существование некоей познаваемой (или таинственной) связи между А и В, но утверждать, что временное следование А и В является примером обобщения до той степени, что события подобные А всегда обнаруживаются в нашем опыте предшествующими событиям, подобным В. Если научное исследование состоит в установлении причинных следствий, то из этого следует, что мы можем совершать научное исследование любого предмета, о котором возможно делать обобщения. На самом деле, Милль идет дальше: ’Любые факты, которые следуют друг за другом, согласно постоянным законам, могут быть — сами по себе — предметом науки, хотя, возможно, эти законы еще не открыты и их невозможно открыть нашими современными средствами’/12/. То есть, наука может быть там, где существует единообразие, а единообразие может быть даже там, где мы еще не обнаружили его и даже не имеем возможности открыть его и обобщить в формулы.
    В качестве примера Милль приводит современное ему состояние метеорологии. Каждый знает, что изменения в атмосферных условиях подчинены определенным закономерностям; они являются, таким образом, подходящим предметом для научного исследования. Но оно не получило еще развития в следствии трудности наблюдения фактов, от которых зависят феномены. Теория приливов (тайдология) находится в немного лучшем положении, при котором ученые уже открыли феномены, от которых зависят движения приливов в целом; но они не способны предсказать точно, что случится в определенных условиях из-за сложности локальных условий, в контексте которых проявляется гравитационное влияние луны.
    Милль предполагает, что «наука о человеческой природе» может во всяком случае быть развита до уровня тайдологии. Возможно, мы не сможем делать более, чем предлагать статистические обобщения о вероятных исходах социальных ситуаций из-за сложности переменных. ’Факторы, представляющие человеческий характер так многочисленны и различны … что в совокупности они никогда в двух различных случаях не являются в точности сходными’. Тем не менее, ’примерное обобщение в социальных исследованиях для большинства практических целей эквивалентно точному; оно только вероятностно в утверждениях о произвольно выбранных индивидуумах, и достаточно точно при обобщении характера и коллективного поведения масс’/12/. Тут уместно вспомнить, что первые работы, выполненные в рамках социальной психологии как самостоятельной науки, таких авторов как Лебон, Тард, Мак-Дугалл, посвящены разработке концепции психологии масс.
    Индивидуальные отклонения, по мнению Милля, необходимо объяснять осуществлением законов в весьма отличных индивидуальных ситуациях. Такие широкие статистические обобщения не являются окончательным результатом: они должны быть дедуктивно связанны с законами природы, из которых они происходят. Эти конечные законы природы являются «Законами Духа», обсуждаемыми в главе четвертой «Логики». Они отличаются от эмпирических не по виду, но по своей значительно большей степени обобщенности и точности. Подобно всем научным законам, они представляют собой утверждения о единообразии, в данном случае, «единообразии следствия среди состояний духа». Милль поднимает вопрос, должны ли они разрешиться в единообразие следствия между физиологическими состояниями и состояниями духа, и приходит к выводу, что, хотя однажды это будет в значительной степени возможно, это не устраняет возможности утверждения автономных психологических законов, которые не зависят от физиологии.
    ’Этология, или Наука о Развитии Характера’ может основываться на нашем знании Законов Духа /12/. Она включает изучение человеческого ментального развития, которое Милль рассматривает как результат действия общих Законов Духа в индивидуальных условиях отдельных человеческих существ. Поэтому он воспринимает Этологию как в целом дедуктивную, в противовес Психологии, которая является наблюдательной и экспериментальной. Этология соотносится с психологией как механика — с теоретической физикой; ее принципы являются «axiomata media», с одной стороны, происходя от общих Законов Духа, а с другой стороны, приводя к эмпирическим законам, выведенным путем простого наблюдения.
    Обнаружение этих эмпирических законов самого нижнего уровня является задачей историка. Социальный ученый стремится объяснить эмпирические законы истории, показывая каким образом они следуют, прежде всего из axiomata media Этологии, и , в конечном счете, из общих законов Психологии. Это приводит Милля к его концепции «Обратного дедуктивного метода». Исторические обстоятельства настолько сложны, в силу куммулятивного эффекта влияния оказанного на них предыдущими поколениями, что никто не может надеяться достичь достаточно детального знания любой отдельной исторической ситуации, чтобы быть способным предсказать ее исход. Поэтому, имея дело с историческим развитием большого масштаба, социальный исследователь должен, большей частью, подождать и , посмотрев. Что случится, сформировать результаты своих наблюдений в «Эмпирические Законы Общества». А в конце концов, ’связать их с законами человеческой природы путем дедукции, показывающей, что таковы должны были быть выведенные законы, которые следовало ожидать как последствия этих конечных законов’ /12/.
    Карл Поппер указал некоторые ошибки в таком описании социальных наук. В особенности, его критике подверглось то, что он называет «психологизмом» Милля, т.е. учение о том, что развитие социальной ситуации из другой социальной ситуации может, в конечном счете, быть объяснено в понятиях индивидуальной психологии. Он также показал неточности, к которым приводит описание открытий истории как «эмпирических законов общества», а не утверждений о тенденциях. Значительно более радикальные возражения против концепции социальных исследований Милля выдвигает Питер Уинч.

На первое место выходит усиление требований к языку. Как предмет философии рассматривается язык науки как способ выражения знания , а также деятельность по анализу этого знания и возможности его выражения в языке. Основные идеи, сформировавшиеся в рамках деятельности Венского кружка, это сведение философии к логическому анализу языка науки, трактовка логики и математики как формирующих прообразов в языке науки. Однако уже в 50-е годы оказалось, что идея элиминирования метафизики из философии и научного знания не оправдала надежд. Классические метафизические проблемы оказались значимыми для анализа эпистемологических вопросов. Историки науки Коллинквуд и Койре показали неадекватность неопозитивистской модели, анализируя оригинальные тексты выдающихся естествоиспытателей, из которых следовало, что метафизические конструкции являются весьма значимыми факторами в создании фундаментальных научных теорий. Кроме того, оказалось невозможным в полной мере формализовать язык науки. Начиная с 50-х годов понятие неопозитивизма все более заменяется понятием «аналитическая философия», частью которой является «лингвистичеcкая философия». Это философское направление отказывается от жестких требований к языку. Последователи Мура и позднего Витгенштейна полагают, что объектом анализа должен стать естественный язык.

Разбирая вопрос об особенностях прогнозирования общественных явлений, Уинч предполагает необходимость учета субъективных намерений и решений участников некоторой совместной практики. Он отмечает невозможность свести к универсальным логическим закономерностям проблему критериев рациональности человеческого поведения и особенно подчеркивает конвенциональный характер социальных отношений.
    Одна из центральных позиций Уинча заключается в сближении принципов лингвистической практики людей и их социальных отношений. Это позволяет ему сделать ряд далеко идущих выводов. Английский философ показывает, как внутренние ( концептуальные) отношения высказываний членов того или иного сообщества моделируют и даже определяют многие другие типы взаимоотношений в рамках сообщества. Существует, таким образом, взаимосвязь дискурсивной и недискурсивной сфер человеческого опыта. Социальные отношения между людьми, согласно Уинчу, правильнее сравнивать с обменом идеями (значениями, смыслами) в ходе разговора, нежели с взаимодействием сил в некоторой физической системе.
    Исходной точкой для обществоведа, ориентированного на понимание таких феноменов, служит установление и описание регулярностей, которые воплощаются в суждениях, фиксирующих тождественность определенных социальных процессов. Подобные суждения необходимо связаны с конкретными формами правилосообразного человеческого поведения в рамках отдельного лингвистического сообщества. То же понятие «реальности» в каждом конкретном случае принадлежит языку и практике определенной «формы жизни» и потому не имеет универсального значения. Для понимания же действий самого исследователя социальных явлений необходимо учитывать не только его отношение к непосредственному объекту исследования, но и к своим коллегам. Особенность позиции социального ученого, по Уинчу, в том, что понимание им социальных больше напоминает понимание инженером действий своих коллег, чем понимание им действий механистических сил.

1. Сторонники новой парадигмы, или социальные конструкционисты полагают, что осмысление социопсихологической реальности не равнозначно «физическому знанию» и требует принципиально иной эпистемологической модели. С этой точки зрения, научная истина не тождественна знанию о мире как он есть, которым располагает объективный наблюдатель. Соответственно, научная теория не может быть сведена к описанию этой истины избранными исследователями. Теория и истина представляют собой специфические формы дискурса, которые отражают социально-практическую локализацию своих носителей, побуждая всех членов данного социального сообщества принять вполне определенные формы социальной жизни. Критерием оценки социопсихологической теории служит не степень ее соответствия подлинному миру, а ее социальная интеллигибельность и способность генерировать новые поведенческие феномены, которые утверждают ’истину’, проецируемую теорией.

   Новая научная рефлексия неизбежно ведет к пересмотру тематики социопсихологической работы. В рамках новой парадигмы социальное поведение интерпретируется как дискурсивная, смыслосозидающая активность. Поэтому осмыслению здесь подлежат такие явления, как правила и структура конверсаций, идеологические функции мышления и т.п. ’Эксперимент рассматривается в данном случае в качестве одного из возможных риторических приемов поиска «истины» ( т.е. дешифровки значений в языковой деятельности человеческого сообщества). С этих позиций изучение ментальной жизни на уровне отдельного индивида есть не что иное, как «приватизация социального», ибо всякая личностная ментальность всегда социальна по своему происхождению и содержанию’/2/.

   Социальный конструкционизм выступает, таким образом, как специфический вид социальной критики. Он предлагает на некоторое время оставить в стороне нашу уверенность в том, что окружающий мир (как обыденный, так и научный) есть нечто, разумеющееся само собой; в том, что общепринятые категории, или способы понимания мира получают свои полномочия посредством наблюдения. Тем самым социальный конструкционизм дает нам шанс подвергнуть сомнению объективность конвенционального знания. Основной труд Аверила, посвященный эмоциям, заставляет усомниться в том, что гнев — это биологическое состояние организма, и предлагает рассматривать его как исторически обусловленное социальное проявление. Сходные критические замечания прозвучали также в связи с мнимой самоочевидностью таких феноменов, как самоубийство, шизофрения, альтруизм, верования, детство, бытовое насилие. Было показано, что объективные критерии выявления всех этих «событий», «поведенческих форм» и «сущностей» либо ограничены — культурой, историей, социальным контекстом, либо не существуют вовсе.

2. Термины, в которых происходит осмысление мира , есть социальные артефакты, продукты исторически обусловленного взаимообмена между людьми. С точки зрения конструкционизма, осмысление мира — это не автоматический или природный процесс. Понимание мира есть результат активной совместной деятельности людей, вступающих во взаимные отношения. В связи с этим обращаются к историческим и культурным основаниям различных форм конструирования мира. Ряд исследователей обнаружил широкую историческую вариативность в содержании таких понятий , как ребенок, романтическая и материнская любовь, личностное Я и др.

   Конструкционистская аналитическая ориентация распространяется далее на те аксиомы или основополагающие утверждения, которые составляют фундамент принятых в современном обществе личностных дескрипций. Во-первых, подлежит выяснению вопрос о том, в какой мере бытующие культурные модели мышления детерминируют или ограничивают те выводы, которыми мы располагаем в рамках профессиональной психологии. Как может психолог оставаться «в пределах смысла», если он пренебрегает границами понимания, принятыми в культуре. Во-вторых, обсуждается проблема общих правил, управляющих объяснением человеческой деятельности, — правил (если таковые существуют), из которых, в свою очередь, и вытекают общепринятые конвенции. Работа в этом направлении позволяет наметить круг наиболее вероятных ограничений в сфере психологического исследования. Если удастся выделить некоторую совокупность гипотез и утверждений, детерминирующих сам процесс рассуждений о личности, мы возможно сможем понять, что именно должна сказать психологическая теория, если она претендует на понимание и отклик.

3. Степень распространения и уровень влияния той или иной формы понимания мира в тот или иной период времени не зависят от эмпирической обоснованности избранной точки зрения, они связаны с пертурбациями социальных процессов. Включая конфликты, коммуникацию, переговоры, ораторское искусство. Независимо от уровня стабильности или повторяемости каких-либо поведенческих особенностей, те или иные варианты их толкования могут быть отвергнуты, если их интеллигибельность вызывает сомнение у членов коммуникативного сообщества. Правила, предписывающие «что чем считать», изначально лишены определенности; они постоянхзно эволюционируют и свободно варьируются , следуя за изменениями в пристрастиях тех, кто эти правила применяет. По убеждению ряда исследователей то, что в науке принято считать «упрямыми фактами», как правило, обусловлено почти неуловимым, но весьма мощным влиянием социальных микропроцессов. Здесь наблюдается переход от экспериментальной эпистемологии к эпистемологии социальной.
   
4. Формы понимания мира, приобретаемые в ходе социальной коммуникации, обладают чрезвычайно большим значением для социальной жизни в целом, так как они самым тесным образом связаны с массой других типов человеческой деятельности. Описания и объяснения мира сами конструируют формы социального действия и в этом своем качестве сами непосредственно переплетаются с прочими видами деятельности людей во всей ее полноте. Трансформация описания или объяснения создает благоприятные условия для некоторых социальных действий и неблагоприятный — для других. Так, модель личности как изначально греховной предполагает некоторую, вполне конкретную линию ее поведения — и никак не другую. Именно в этой связи многие исследователи заинтересовались теми образами, или метафорами человеческой деятельности, которые доминируют в современной психологии. В частности массу вопросов породили трактовки человека как машины, как самодостаточной системы или как ’торговца’ на рынке социальных отношений.

1. Грязнов А. Социальная наука Питера Уинча. Уинч П. Идея социальной науки. М. 1996.
2. Джерджен К.Дж. Движение социального конструкционизма в современной психологии. Социальная психология: саморефлексия маргинальности. Хрестоматия. М.ИНИОН.1995.
3. Джерджен К.Дж. Социальная психология как история. Социальная психология: саморефлексия маргинальности. Хрестоматия. М.ИНИОН.1995.
4. История философии: Запад — Россия — Восток. Книга 2. Под.ред. Мотрошиловой Н.В. М. 1996.
5. Мак-Гайр У.Дж. Ин и янь прогресса в социальной психологии: семь принципов. Современная зарубежная социальная психология . Тексты. Под. ред. Андреевой Г.М. и др. МГУ 1984.
6. Общая характеристика состояния теоретического знания в современной западной социальной психологии. Современная зарубежная социальная психология . Тексты. Под. ред. Андреевой Г.М. и др. МГУ 1984.
7. Современная западная социология Словарь. М. 1990.
8. Современная западная философия. Словарь. М. 1991.
9. Уинч П. Идея социальной науки.
10. Якимова Е.В. Введение. Социальная психология: саморефлексия маргинальности. Хрестоматия. М.ИНИОН.1995.
11. Якимова Е.В. Западная социальная психология в поисках новой парадигмы: анализ методологических дискуссий 70-х 90-х годов; Научно аналитический обзор. РАН ИНИОН Лаб. Социол. М. ИНИОН 1993.
12. Mill, J.S. A System of Logic. Цит. по Уинч П. Идея социальной науки. М. 1996