Проба Эббингауза
Автор:
Маргарита Сибирцева
Опубликовано: December 6, 2007, 12:56 am
| - Зачем это я пойду к ненормальным? — пролепетала Алиса. — Я их… Я лучше к ним не пойду… - Видишь ли, все равно этого не избежать, — сказал Кот, — ведь мы тут все ненормальные. Я ненормальный. Ты ненормальная. - А почему вы знаете, что я ненормальная? — спросила Алиса. - Потому что ты тут, — просто сказал Кот. — Иначе бы ты сюда не попала. Перевод Б. Заходера - Но я вовсе не хочу общаться с сумасшедшими, — заметила Аня. - Ничего уж не поделаешь, — возразил Кот. – Мы все здесь сумасшедшие. Я безумен. Вы безумны. - Откуда вы знаете, что я безумная? – спросила Аня. - Должны быть. Иначе вы сюда не пришли бы. Перевод В.Набокова - На что мне безумцы? — сказала Алиса. - Ничего не поделаешь, — возразил Кот. — Все мы здесь не в своем уме — и ты, и я. - Откуда вы знаете, что я не в своем уме? — спросила Алиса. - Конечно, не в своем, — ответил Кот. — Иначе как бы ты тут оказалась? Перевод Н. Демуровой |
Табл. № 9
О, тетенька раздвоилась. Тогда тут как минимум штуки три-четыре не хватает.
Вариант А. Шла одна тетенька с тряпочкой. По дороге она ее достала и стала разглядывать: да что же это такое, в конце концов? Очень увлеклась, полетела и вписалась в дерево. От удара получилось две тетеньки. Одна пошла дальше, а другая стоит и оценивает обстановку. Сейчас она ее догонит, и они вдвоем обсудят, что это за тряпочка.
Вариант В. Все было не так. Шла толпа тетенек, и у каждой была тряпочка. Они стали их друг у друга рассматривать, очень увлеклись и попали под асфальтовый каток. В результате получилась одна тетенька с кучей всех тряпочек. Очень удобно. Но тут их две. Значит, она потом пошла, стала рассматривать все свое наследство, очень увлеклась и вписалась в дерево. Она видит, как от нее отвалилась часть и пустилась в путь сама по себе, и думает: нормальное развитие не есть развитие без проблем. Когда от нее все поотваливается, и она останется одна, ей станет скучно, и она покончит жизнь самоубийством. Вспомнит анекдот про три головы Змея Горыныча, начнет дико ржать и умрет от хохота.
Вариант С. Главный герой — это дерево. В него врезаются тетеньки, катки, трактора, ракеты, самолеты, атомные подводные лодки, а оно стоит и чешется, что его глистоблошки заедают.
А кончится это все, естественно, перенаселением земного шара и глобальной катастрофой. Очень удобно.
Весь мир заволокла тьма, и я долго ничего не сознавал и не чувствовал. Когда я очнулся, я сидел под дубом на траве… простите. Когда вы очнулись, вы сидели под дубом на траве, в прелестной местности, совсем один. Впрочем, не совсем: неподалеку в цветущем клевере утопало огородное чучело. Время от времени оно со скрипом поворачивалось вокруг своей оси и мелодично куковало. Иные признаки культуры и цивилизации себя не обнаруживали.
– Ах! – едва вздохнули вы, вдыхая благоуханный воздух, как с дуба что-то рухнуло и взорвалось у вас на голове.
– А! – вскрикнули вы, бросаясь из-под дуба прочь.
Сюрприз, который лопнул, оказался бумажным пакетом с апельсиновым соком.
– Однако! – сказали вы, качая головой и облизывая пальцы.
Чучело скрипнуло и произнесло:
– Ку-ку! Ку! Московское время пятнадцать часов. Для группы условно здоровых лиц три часа дня. Для остальных большая стрелка на цифре двенадцать, маленькая стрелка на цифре три.
– Весьма тронут, – откликнулись вы.
Чучело фыркнуло.
– А в школе не учили, что смеяться над чужим горем нехорошо? – вы достали платок и начали вытираться.
– Да ну! – сказало чучело. – Не мой профиль.
– Каков же ваш? – учтиво осведомились вы.
– Ку-ку! Ку! – сообщило чучело.
– Ах вот как, – сказали вы и призадумались.
Чучело поправило шляпу с траурными перьями и принялось интенсивно чесаться узкой рукой.
– Э-э… – сказали вы.
– Пять тысяч где, семь тысяч как, сто тысяч почему, – чучело закрыло лицо ладошками и сквозь пальцы глянуло на солнце. – Примите мои поздравления.
– Спасибо, – сказали вы.
– Аналогично, – ответило чучело.
Апельсиновый сок быстро высох в жарком воздухе, и оттереть его с волос никак не удавалось.
– Да брось ты, – меланхолично посоветовало чучело. – К вечеру само отвалится.
– Вместе с?.. – как бы пошутили вы.
Чучело пожало плечами.
– Судя по преобладанию необходимостно-упорствующих интрапунитивных реакций, вполне реально.
– Тоже Розенцвейг на мою голову, – проворчали вы.
– Понаприходят, – скорбно отозвалось чучело. – Понаоскорбляют всячески.
Вы извинились, и чучело представилось:
– Меня зовут Карл.
– Учту, – пообещали вы.
– Все же прочее, – чучело закатило глаза, – на редкость метеолабильно. Иначе говоря, зависит от погоды. Третий день пошел, как я Роджерс. А еще бывает Карл Ясперс и Карл Густав Юнг.
– А Кастанеда? Не наплывает временами? Карлос ведь?
– Passons, – и чучело вздохнуло духами и туманами.
Было жарко. Хотелось умыться и посетить ватер-клозет.
– Так что делать-то? – в упор спросили вы у чучела.
– А кто виноват? – приосанилось оно.
– Ты Роджерс?
– Роджерс, Роджерс, – закивало чучело.
– Нет, – сказали вы – Ты не он. Будь ты Роджерс…
– Да Роджерс я! – сказало чучело. – Тебе не это надо. Направо посмотри.
Посмотрев направо, вы увидели на горизонте скопление серых бараков.
– Не было же, – сказали вы чучелу.
– Значит, остро не нуждался, – пояснило оно.
– А тут все появляется исключительно по нужде? – заинтересовались вы. – Или по труду?
– Ку-ку! Ку! – заорало чучело. – Есть вопросы – иди направо! Курс реабилитации сорок дней! Доктор Сцилла плюс доктор Харибда! Лечь-встать! Don’t worry! Be happy! Take it easy! You’re o’key!
Cо стороны серых бараков донесся душераздирающий вопль.
– Я не уверен, что мне там понравится, – деликатно возразили вы.
– А ты уверен, что тебе там не понравится? – чучело выдернуло одно из перьев, сунуло его в рот и принялось грызть с оттенком благородной нервности.
– Вы что себе позволяете, в конце концов! Тут вам не Зазеркалье какое-нибудь! – поставили вы чучело на место.
– Прекрасна страна Дильмун, – отмахнулось оно. – Угадай с трех раз: хоть горшком назови, а пахнет розой.
– Еще минута, и я свихнусь, – простонали вы, падая в траву.
– Не успеешь, – заметило чучело. – Там гадюки подколодные.
Вы бодро вскочили на ноги.
– Итак, – активно сказали вы, – придем к решению.
– Приходи, – согласился Карл.
– Ты не объясняешь.
– Не мой профиль, – объяснил Карл.
– Тогда кто и где?
– Ступай направо, обогни оба муравейника с северной стороны, прогрызи дыру в сетке – и ты у цели. Курс реабилитации сорок дней! Доктор Сцилла плюс доктор Харибда! Don’t worry! Be happy!..
– Лечь-встать, – кивнули вы. – Знаешь такое слово: нет?
– Зато кормят, – предупредил Карл – Пять-семь раз.
– В сезон?
– В день! – оскорбился Карл. – Какой ты…
– Равно презираю.
– С чего бы это? – изумился Карл.
– А в порядке социального эксперимента.
– А ты бы поступился личными извращениями во имя собственного же прогресса.
– А на том стою.
– А ты асоциален.
– А не могу иначе.
– А тебе помогут.
– А не нуждаюсь.
– А и пошел ты.
– А куда? Куда?
– А налево, – Карл демонстративно отвернулся.
– А там что?
– А там рассадник, – сказал Карл. – Большой культурный центр.
– А водопровод там есть?
– Все там есть, – с отвращением сказал Карл. – Кто бы еще поголовье сократил. На радость вам и мне.
– А еще Роджерс, – упрекнули вы.
– Ну, знаешь ли! Я личность прежде всего! Мне не чуждо! И вам советую!
– Чего взбесился? – сказали вы, отступая на безопасное расстояние.
– Будь холоден! – вопил Карл. – Или горяч! Но не тепл, не тепл!! Ибо извергнут тебя из уст своих!!!
И он попытался совершить эпилептический припадок.
– Не верю, – сказали вы и покосились направо.
Серые бараки на горизонте исчезли.
– Ну и ступай себе мимо, – напутствовал Карл. – А я погляжу.
– Аналогично, – сказали вы и двинулись налево.
С дороги вы обернулись и крикнули:
– Скажи хоть, как город называется?
– Сен-Шарантон, – ответил Карл.
Тут на обочине возник дорожный указатель: «До линии горизонта 4 км».
– Лучшая новость – отсутствие новостей, – процедил путник.
«А до Луны еще дальше,»– ответил указатель.
– А как насчет Проксимы Центавра? – полюбопытствовал путник.
«Да пошел ты,»– ответил указатель.
– Фольклор, он себя завсегда окажет, – взбодрился путник. – Направо пойдешь – леву почку потеряешь… Модификация номер два.
«Номер один,»– ответил указатель.
– Главное не победа, – наставительно заметил путник, – главное участие.
«Участлив или безучастен, а участь его такова, что номер два работает на жидких кристаллах,»– ответил указатель.
– А ты – на твердом топливе?
«А я безработный,»– ответил указатель.
– Это хорошо? Или у тебя другая точка зрения?
«Прежде всего это чрезвычайно ответственно,»– ответил указатель.
– С чего бы это?
«Я должен всегда сохранять социальные формы своей жизни в условиях жестокой фрустрации,»– ответил указатель.
– Фрустрации?
«Меня фрустрирует отсутствие социального статуса,»– ответил указатель.
– Ну, почему сразу отсутствие, – удивился путник. – У тебя социальный статус безработного дорожного указателя.
«Это вовсе не то, чего я хотел бы добиться в жизни,»– ответил указатель.
– А чего бы ты хотел добиться в жизни?
«Статуса периодического издания по групповой психотерапии виноградных улиток,»– ответил указатель.
– Вот как, – произнес путник. – Тем не менее фрустрация – это всего лишь повод к ее преодолению.
«А я и преодолеваю. Я фантазирую себе общественную жизнь, которой я лишен. С целью избежать впоследствии адаптационных трудностей,»– ответил указатель.
– Фантазирование как способ приближения к реальности… – прикинул путник. – Ага… Ну и как оно у тебя получается?
«В контексте хотя бы солипсизма у меня получается вполне ортодоксально,»– ответил указатель.
– Зачем тебе ортодоксально?
«Идентификация с группой,»– ответил указатель.
– А зачем тебе идентификация с группой?
«Гиперкомпенсация органической неполноценности,»– ответил указатель.
– Да? И что же ты компенсируешь?
«Да оголтелый индивидуализм, как не понятно!»– ответил указатель.
– Гиперкомпенсаторная социализация ортодоксального солипсиста, – пробормотал путник. – Ты знаешь, мне вообще-то пора уже… Я как-то тут вот в Шарантон иду…
«Туда и дорога,»– ответил указатель.
– И долго мне до Шарантона-то?
«В прошлом веке хватило бы белой горячки,»– ответил указатель.
– Да вот не пью.
«Один сановник, член ученого общества, во время заседания в парижской ратуше, вдруг встал, без шляпы вышел на улицу, дошел до набережной, затем возвратился, занял свое место и принимал участие в прениях, вовсе не помня о своем выходе из залы,»– ответил указатель.
– Да ну, – сказал путник. – Это не метод. В наше время полжизни протекает как амбулаторный автоматизм. А другая половина – как психический. На это уж и внимания никто не обращает. Онтогенез как патоморфоз, и все дела.
«Земную жизнь пройдя до половины, ты очутился в сумрачном лесу,»– ответил указатель.
– Сумрачном? Что ты имеешь в виду?
«Я имею в виду состояние сознания,»– ответил указатель.
– Интересные у тебя ассоциации, – сказал путник. – От высокой социабельности к помраченному сознанию. А ты-то сам как это объясняешь?
«А так, что сумерки тоже заработать надо,»– ответил указатель.
– Ну, здесь это недолго.
«С чего ты взял?»– ответил указатель.
– Так дурдом же, – объяснил путник. – Во всей своей красе. Роняет лес багряный свой убор. Как будто терем расписной. Теремок-теремок, я тебя съем.
«Тогда зачем тебе в Шарантон? В Шарантоне такой же бедлам,»– ответил указатель.
– Бедлам – не то слово, – сказал путник. – Содом!
«До гомосексуальных поселений восемь с половиной миль. Трамваем ХY до остановки Обновленный Содом, трамваем ХХ до остановки Совершенная Гоморра,»– ответил указатель.
– Трамвай «Желание», – кивнул путник. – А куда идет трамвай ХХХ?
«Трамвай ХХХ никуда не идет,“– ответил указатель.
– Отчего такое неравноправие?
»Трамвай ХХХ никуда не идет по двум причинам: a) трисомии редко выживают; b) здесь вообще нет никаких трамваев, не видишь, что ли,"– ответил указатель.
– Да что тут вообще есть, хотел бы я знать!
«Вероятно, ты?»– ответил указатель.
– И ты в этом уверен?
«Ну, в данном случае более важно твое мнение, тебе так не кажется?»– ответил указатель.
– А если я еще не решил!
«И кто тебя осудит?»– ответил указатель.
– Осудит? Кто это?
«Что это кто?»– ответил указатель.
– Кто это осудит?
«Ты ощущаешь потребность в осуждении? Чувство вины? Суицидальные тенденции?»– ответил указатель.
– Я ощущаю потребность добраться до города, – терпеливо напомнил путник. – Там водопровод есть.
«Я бы на твоем месте предпочел суицидальные,»– ответил указатель.
– Ну, это у тебя от социальной невостребованности.
«А у тебя?»– ответил указатель.
– При чем тут я?
«А я?»– ответил указатель.
– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – спросил путник.
«Нет,»– ответил указатель.
– А тогда давай поиграем, – предложил путник.
«А это тренинг?»– ответил указатель.
– А если да? – замялся путник.
«Если тренинг, то поиграем, а если грубая, неприкрытая манипуляция, то не поиграем,»– ответил указатель.
– Тогда тренинг, – решил путник.
«Поехали,»– ответил указатель.
– Представь себе, что ты стоишь на дороге, а мимо иду я и спрашиваю: как бы это мне в ближайший городок пройти?
«Так бы сразу и спросил,»– ответил указатель.
– Как?
«Как спросил,»– ответил указатель.
– Я спросил, как пройти.
«Кому как,»– ответил указатель.
– И как же?
«Кому недолго, а кому и далеко, а кому недалеко, но очень долго,»– ответил указатель.
– Да мне-то как?!
«А тебе проблематично,»– ответил указатель.
– Суть проблемы?
Указатель расхохотался.
– Причины смеха?
«Никаких,»– ответил указатель.
– Чего тогда смеешься?
«Исключительно поэтому,»– ответил указатель.
– Ты всегда смеешься по такой причине?
«Я просто всегда смеюсь,»– ответил указатель.
– А если выключить чувство юмора и включить ответственность?
«Неравноценная замена,»– ответил указатель.
– А как же Роджерс? Который Карл?
«Разница между мной и огородным чучелом заметна даже наощупь,»– ответил указатель.
– Роджерсом можешь ты не быть, – разрешил путник. – Но минимум внимания к чужим проблемам является непременным компонентом социального развития.
«На что жалуетесь?»– ответил указатель.
– Боли в правом подреберье , – привычно отреагировал путник.
«И все?»– ответил указатель.
– Остальное в ремиссии, – сказал путник, тревожно прислушиваясь к ощущениям. – Кажется.
«Не обращай внимания. Мнимое благополучие, с кем не бывает,»– ответил указатель.
– Ирония здесь неуместна, – мрачно заявил путник.
«Да уж какая тут ирония,»– ответил указатель.
– Ты меня запугиваешь, – нервно сказал путник, мнительно ломая пальцы.
«Диагноз – это прогноз,»– ответил указатель.
– Ну почему, собственно, диагноз банального холецистита непременно должен быть прогнозом рака печени! – тоскливо сказал путник.
«И верно, это прогноз скорее билиарного цирроза,»– ответил указатель.
– Но мой холецистит не калькулезный!
«Всему свое время – время разбрасывать камни и собирать их,»– ответил указатель.
– Ты разбудил во мне ипохондрика, – застонал путник. – Зачем мы вообще об этом заговорили? Что теперь со мною будет?
«Какой живой интерес к своей судьбе,»– ответил указатель.
– Кукушка, кукушка, – воззвал путник, – сколько мне осталось?
«Ты созрел для пифии,»– ответил указатель.
– Простите?
«Для пифии,»– ответил указатель.
– Пифии? – сказал путник. – Пифии? А нельзя ли как-нибудь без пифии?
«Уже нельзя,»– ответил указатель.
– Но ведь обычно где пифии, там и фурии, – пугливо сказал путник. – А где фурии, там и гарпии. А они вредоносны.
«Для ипохондрика ты вполне логичен ,»– ответил указатель.
– Ну да, – согласился путник. – Это логика: если тут живет пифия, то должны водиться и фурии, и гарпии.
«Должны. Только они здесь не водятся ,»– ответил указатель.
– Утешительное известие.
«Они водятся в Красной книге. Но ты ее не открывай. Как увидишь Красную книгу, ты сразу ее не открывай, и все,»– ответил указатель.
– А если не сразу?
«Тут-то тебе козец и наступит,»– ответил указатель.
– Да? А от пифии? От ней козец не наступает? Ты точно знаешь?
«Да брось ты, она классная,»– ответил указатель.
– Хочу к пифии! – заявил путник.
«Кто же к ней не хочет?»– ответил указатель.
– И кто же?
«Что же кто?»– ответил указатель.
– Кто же что?
«Кто боится Вирджинии Вульф?»– ответил указатель.
– Волков бояться – себя не уважать, – сказал путник. – Я боюсь только Красной книги.
«Помимо пифии, ты явно созрел для психоанализа,“– ответил указатель.
– Страх – это не повод для психоанализа. Страх – это повод для борьбы с ним.
»А вот психиатры считают, что боязнь Красной книги – это повод для назначения противостраховых препаратов,"– ответил указатель.
– Надеюсь, Вирджиния – не психиатр?
«А кто такая Вирджиния?»– ответил указатель.
– Ну, пифия.
«Пифию зовут Патриция,»– ответил указатель.
– Патриция? Почему же именно Патриция?
«Ты бы предпочел, чтобы ее звали Лыжня Фоминична?»– ответил указатель.
– Лыжня? – вскричал путник. – Какое святотатство!
«Тем не менее этого едва не произошло,»– ответил указатель.
– Да кому такое в голову могло взбрести! – возмущался путник.
«Разумеется, папе,»– ответил указатель.
– Папа – большой любитель гигантского слалома?
«Да я бы не сказал,»– ответил указатель.
– А что же мама?
«Что за манера чуть что все на мать сваливать! Ее вообще в тот момент дома не было. Она переплывала Атлантику на пороховой бочке,»– ответил указатель.
– И бедного ребенка сбагрили к бабке с дедкой, – без труда догадался путник.
«А бабушка у Патриции была олимпийской чемпионкой по парашютному спорту,»– ответил указатель.
– Ну и что?
«В юности она до судорог боялась высоты. Как полезет потолок белить – сразу падает, бьется чем-нибудь. Тут-то она и решила: пусть уж для моего страха будут все основания! – и запрыгала с парашютом,»– ответил указатель.
– Радикальный способ избавиться от любого страха – это один раз прыгнуть без парашюта, – посоветовал путник.
«Она пробовала,»– ответил указатель.
– И как результаты? – оживился путник.
«Ноль,»– ответил указатель.
– Надо было еще раз, – сказал путник. – Первая неудача – это не повод в отчаянии хвататься за парашют.
«Она честно старалась. Пять месяцев прыгала с восьмого этажа. Три месяца без зонтика, два месяца с зонтиком. Все надеялась, что он не раскроется. Тридцать девять зонтиков сменила,»– ответил указатель.
– Надо было подпилить какой-нибудь, – сказал путник. – Чего ждать милости от этих зонтиков!
«Подпиленные зонтики – это нечестная игра,»– ответил указатель.
– А, так она играла! – умилился путник.
«В ее характере была очень сильна воля к здоровью. Кроме того, она страдала фобией числа сорок. Поэтому, разочаровавшись в зонтиках, она повесила на шею самоучитель по прыжкам в воду и двинулась в бассейн. Но по пути ее поймала толпа тренеров по парашютному спорту, которые давно следили за ее успехами. К сожалению, спастись от них ей не удалось. Она вообще не могла быстро бегать, потому что сразу принималась считать телеграфные столбы, а это ее раздражало,»– ответил указатель.
– А злодеи небось сразу запустили ее в стратосферу, – предположил путник.
«И слегка не рассчитали. В результате она около шести лет провела на космической орбите,»– ответил указатель.
– Это методика наводнения, – подтвердил путник.
«Сначала ей пришлось трудно. Она вращалась как вокруг Земли, так и вокруг своей оси, а в таких случаях расстраивается схема тела,»– ответил указатель.
– Но тут, конечно, вмешались Объединенные Нации, – сказал путник.
«И ее стабилизировали специальной ракетой,»– ответил указатель.
– И схема тела пришла в порядок! – догадался путник.
«И далее она занималась тем, что транслировала телепрограммы. Стационарный спутник связи STGM, если ты слышал,»– ответил указатель.
– Увы, – сказал путник.
«Аббревиатура от Sic Transit Gloria Mundi,»– ответил указатель.
– Метафорично, – оценил путник. – Но если уж ей так повезло с работой, зачем она оттуда спустилась?
«Замерзла,»– ответил указатель.
– Послали бы ей ракетой валенки, – пожал плечами путник. – Нашли тоже проблему.
«А еще весь последний год через нее передавали юмористический телесериал Огурец-Убийца. Каждый вторник и каждую пятницу,»– ответил указатель.
– Чего за деньги не сделаешь, – вздохнул путник, вытирая слезы сострадания.
«Ты его видел?»– ответил указатель.
– Нет, – сказал путник. – Я видел порнографическую мелодраму из жизни мутантов.
«Понравилось?»– ответил указатель.
– Не всё, – сказал путник.
«С тех пор у нее фобия телевизора – как увидит, сразу на потолок лезет,»– ответил указатель.
– И падает… – кровожадно пробормотал путник, истомившись в ожидании конца этого рассказа.
«Никуда она не падала. Сначала она белила эти потолки, а потом для разнообразия увлеклась фресковой живописью. Тем и прославилась,»– ответил указатель.
– Да что вы говорите! – лицемерно изумился путник.
«У нее, как выяснилось, был к рисованию талант, просто в детстве как-то недосмотрели. Она страдала фобией зеленого цвета, и все думали, что она дальтоник,»– ответил указатель.
– Весьма трогательно, – зевнул путник. – И чрезвычайно интересно…
Указатель разрыдался.
– Да что с тобой? – испугался путник.
«Тебе еще предстоит осознать, как сложен и извилист бывает путь к олимпийскому пьедесталу почета,»– ответил указатель.
– Предсказание серьезно, но лечение возможно, – умозаключил путник, пожимая плечами.
«Сам ты гонишь. Это была психотерапевтическая метафора,»– с этими словами безработный дорожный указатель растаял в воздухе.
Табл. № 7
Ух ты, инопланетяне. Они пролетали на своем корабле мимо Земли, им в окно попал космический мусор, они едва не погибли и кое-как свалились на планету. Послать сообщение домой они не могут, потому что у них все разбилось, и они придумали план: прикинуться местными жителями и впоследствии добраться до космических служб, чтобы как-нибудь сообщить родным о своем местонахождении, пусть бы они приехали и их забрали. И вот они нарядились в людей и выучивают нужные сведения. Который одет в тетьку, он на самом деле представляет собой колонию грибов. Грибы, они упорные, поэтому они стараются, читают книгу, запоминают все наизусть. А которое одето в девочку, это подлое существо в виде кошки. Он ленивец и не привык трудиться. Он не космонавт вообще, а заяц. Они о нем знать не знали, пока он не выбрался из-под обломков вместе со всеми. Он проходимец и учить эту науку не хочет. Поэтому он выдумывает, как бы так попроще устроиться в этой ситуации. Домой он возвращаться не хочет, у него и дома-то никакого нет. Скорее всего он сбежит от них и останется жить в трущобах Нью-Йорка.
Жилище пифии выглядело довольно своеобразно.
Иными словами, при виде этого сооружения менее всего возникала мысль о том, что это жилище. На первый взгляд оно напоминало фрагмент коровника, а впоследствии исчезало и это впечатление. Говоря проще, перед вами оказывалась стена из серого бетона, на которой каждый, кто умел немножко читать, мог прочесть стройную надпись огненными буквами. Она гласила: «Игумен Пафнутий руку приложил.» А больше, если продолжить одну из цитат, там никто ничего не мог прочесть – даже тот, кто умел читать совсем хорошо.
Пилигрим решил войти в дом и с этой целью завернул за угол, где и встал как вкопанный. Стена, логически призванная послужить фасадом, таковым не служила, всего лишь отгораживая от дороги определенное жизненное пространство, до самого горизонта заполненное светлыми нарциссами.
В хрустальной тишине плыл аромат цветов и трав.
Вот и все.
– Хм, – сказал пилигрим.
Нарциссы беззаботно цвели.
Пилигрим прошел к горизонту и обернулся. Оттуда он увидел на стене огромное зеркальное окно, вроде как выходившее на улицу. Когда он шагнул поближе, окно пропало.
– Черт-те что, – высказался пилигрим.
Нарциссы цвели.
Пилигрим выбрался на дорогу: уж нет ли там и вправду какого окна. Но его не было, а огненные буквы поражали глаз своей каллиграфичностью, которая с какой-то таинственной силой властно напоминала о загадочной глубине человеческого сердца.
Пожав плечами, пилигрим вернулся на прежнее место и попытался рассмотреть ту местность, куда выходит окно. Окно долго и беззастенчиво прикидывалось зеркалом, но когда пилигриму удалось замереть в ракурсе египетского рисунка, невозможным образом вывернув шею, то ему показалось, что в серебристой раме окна явственно просматривается вид на остров Манхэттен с высоты птичьего полета.
– Однако фотообои, – пробормотал пилигрим, нечеловеческим усилием удерживая голову в нужной позиции.
Нарциссы ехидно промолчали.
Судя по всему, город Нью-Йорк жил своей повседневной жизнью, далекой от проблем и забот простого человека.
Пилигрим дернул головой. Окно обрадовалось и нагло выставило ему в глаза его же отражение. Пилигрим грязно выругался.
– Че попало, – сказал он.
Нарциссы усмехнулись.
Пилигрим собрался с силами и занял исходное положение. Судя по всему, город Нью-Йорк жил своей повседневной жизнью, далекой от проблем и забот простого человека, а в небе над ним кружил голубой вертолет…
– С днем рожденья! – хором поздравили нарциссы.
Голубой вертолет, мощно работая винтами, завис у самого окна, бортовая дверь отворилась, пилигрим уронил челюсть, изображение растаяло. Далее окно распахнулось, и в него задом к пилигриму забралась женская фигура, которая затем (все так же задом к пилигриму) высунулась наружу и прокричала:
– Нет ни древа мудрости, ни зеркальной глади! С начала с самого нет ничего! Так что же может пылью покрываться!
Пилигрим рухнул в нарциссы.
Очнулись же вы оттого, что некто заталкивал вам лед за воротник.
– Х-холодно, – простонали вы, не открывая глаз.
– Зато бесплатно, – цинично ответил голос. – Вы вообще, простите, кто?
– Я пилигрим, – слабо отозвались вы.
– Конечно, – злобно сказал голос. – Тогда как я вызывала сантехника.
– Все равно здесь ничего нет, – сказал пилигрим.
– Кроме философских точек зрения, бывают еще реалистические, – сообщил голос.
– Куда уж реалистичнее, – сказал пилигрим, не открывая глаз. – В смысле с точки зрения сантехника.
– Что мы знаем о сантехниках, коллега? – отвечал голос. – Чужая душа, как известно, потемки.
– Не всегда, – сказал пилигрим.
– Психолог?
– Угу.
– Не будем о грустном, – посочувствовал голос. – Пилигрим – это место работы или хобби?
– Это временно.
– А обморок – это призвание или образ жизни?
– Это кислородное голодание на большой высоте, – сказал пилигрим, сразу ощутив головокружение.
– Простите? – уточнил голос.
– Я имею в виду вид на остров Манхэттен с высоты птичьего полета, – пояснил пилигрим.
– А, это… Ну, тогда сделаем вид на останкинскую телебашню из канализационного люка? Пойдет?
– Ее оттуда не видно.
– А ты пробовал?
– Законы физики, – снисходительно ответил пилигрим.
– Тут нету физики, – высокомерно произнес голос. – И алгебры нету, и геометрии, и развития речи, и ознакомления с окружающим… Даже лечебной физкультуры нет! Так что это мы оставим.
– Но что тут есть? – вопросил пилигрим.
– Я. И этого – достаточно.
Пилигрим открыл глаза и осторожно сел.
Перед ним находилось существо, о котором ничего нельзя было сказать достоверно. Обычно ведь всегда можно сказать что-нибудь вроде «так что рыжим его называли условно». А тут и этого даже нельзя было сказать. Кроме разве того, что существо принадлежит женскому полу. Хотя эта уверенность вряд ли смогла бы опереться на факты. Скорее это было необоснованное твердое убеждение. А все остальное сменяло друг друга в бешеном темпе, и определить не получалось ничего: ни возраст, ни толщину, ни полуокружность талии, ни длину изделия, ни интеллектуальный коэффициент, ни профиль MMPI, ни манеру поведения, ни цвет глаз – да вообще ничего. А тем временем все это присутствовало – вполне конкретно, осязаемо, досягаемо. Но оно постоянно менялось, и невозможно было сказать, что это за женщина и какая она.
Пилигрим потряс головой, но спутанность нарастала.
Тогда он решил прибегнуть к самоопределению:
– Я пришел к пифии.
– Это я, – кивнула она, прыгая по образам, как по кочкам: Афина-Паллада, королева Гертруда, Дева Озера, Манон Леско, леди Винтер…
Пилигрим скривился.
– Славянофил, что ли? – удивилась пифия, соскакивая на родную почву: Татьяна Ларина, Василиса Премудрая, Арина мать солдатская, Пелагея Ниловна, Вера Павловна, Настасья Филипповна…
Пилигрим взмолился:
– Вы не могли бы?..
Имиджи щелкали, как счетчик Гейгера в чернобыльской зоне.
Пилигрим овладел собою и попросил, ощущая себя Алисой в Стране Чудес:
– Вы не могли бы исчезать и появляться не так быстро?
– А в чем дело? – удивилась Соня Мармеладова. – Грубо нарушена переключаемость внимания? Где твоя история? Как протекала беременность? Роды?
И Наталья Ростова сунула ему в нос детскую пеленку.
Этого пилигрим не вынес. Он топнул ногой и выкрикнул:
– Сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Сверкнула молния, громыхнул гром, и в облаке серного дыма возникла Баба-Яга, которая звучно высморкалась в большой платок, прокашлялась и спросила приятным баритоном:
– Почему именно это?
– Ну… – развел руками пилигрим.
– Это допрос! – гаркнула Баба-Яга, агрессивно выкатывая глаза. – Почему?
– Ассоциации такие, – ответил пилигрим.
– Простыми словами, – приказала Баба-Яга, столь же внезапно успокаиваясь.
– Да ничего больше в голову не пришло, – объяснил пилигрим.
– Так-таки ничего? – задумалась она, скребя спину. – А у тебя в детстве не было задержки психического развития?
– В сказке анамнез не собирают, – обиженно напомнил пилигрим. – В сказке купают, дают ужин и отправляют спать.
– Это в хорошей сказке, – ухмыльнулась Баба-Яга, подтягивая длинную юбку и крутя задом с амплитудой в сажень. – А у нас плохая. У нас будят студеной зимой ни свет ни заря, валяют в смоле, намазывают на хлеб и едят как приправу к жареным грибам. Соль и перец по вкусу.
– Да бог с тобою, – сказал пилигрим, отодвигаясь подальше.
– А он есть? – спросила Баба-Яга, зевая во весь рот и мелко крестясь.
– Кто?
– Да бог, – сказала Баба-Яга, испытующе уставясь пилигриму в глаза.
– Э–э… – ответил пилигрим.
– Есть, есть, – отмахнулась Баба-Яга. – Только я в его не верю. Ой, не верю…
Она закачала головой наподобие маятника и долго не могла остановиться.
– А в кого тогда веришь? – спросил пилигрим.
– Надоел ты мне, – вздохнула Баба-Яга, резко останавливая маятник. – Кто виноват, что делать, како веруешь, камо грядеши… Запарили. И вообще я проголодалась.
Позади нее образовалась русская печь, и Баба-Яга выхватила из-за спины пресловутую лопату. Вид у старушки стал несколько многообещающий, и пилигрим насторожился:
– Это зачем?
Баба-Яга плотоядно захихикала, и в воздухе повис топор.
– Покатаюся-поваляюся… – запела она, и топор мягко лег в ее руку.
– Это самое, – сказал пилигрим. – Топор-то убери. Убери топор.
– Суггестия здесь не работает, – сурово оборвала она. – Если вы знаете какую-нибудь молитву, прочтите ее.
– Послушайте! – сказал пилигрим.
– Если звезды зажигают, – невнятно проворчала собеседница, пробуя на зуб лезвие топора.
– Послушайте, нельзя ли что-нибудь другое? – сказал пилигрим. – Ведь у вас несколько выборов!
– Другое?! – рассвирепела Баба-Яга, швыряя топор за спину в приступе негодования. – Другое?! Другое?! А это чем тебе не нравится, бесстыдник!
И она в гневе принялась рвать на себе волосы, скрежеща зубами.
– Че деется… – прошептал пилигрим, с ужасом наблюдая ее непристойные телодвижения.
– У! – завопила Баба-Яга. – Что ни делай, он всему не рад! Анчутка!
– Да, не рад, – жестко заявил пилигрим.
– Мотивируй, греховодник! Мотивируй, нечестивец! – бесновалась Баба-Яга, теряя контроль над стихией моторных импульсов. – Не то зажарю, не то съем!
– Ну, – сказал пилигрим. – Никто не хотел умирать, сойдет?
Баба-Яга задумалась.
– Мотив, – кивнула она.
– Ну типа да, – сказал пилигрим.
– Но – эгоцентрический, родимый… Как же так! Духовности прибавь, – заискивающе попросила Баба-Яга, умильно заглядывая пилигриму в лицо.
– Ну, – сказал пилигрим. – Я шел сюда, чтобы узнать значение значимых…
– Достаточно, – сказала старушка. – Замечательно взбадривает.
И она стремглав бросилась оземь.
Перед ним стояла гордая юная девица… во всем блеске молодости и красоты… как будто сошедшая… и так далее. Облик ее соответствовал. Вполне соответствовал. Очень даже соответствовал.
– Вы пифия? – пролепетал пилигрим.
– Ой, – поморщилась она. – Ты знаешь, это страшная проблема. Я уже никому и не говорю, кто я по профессии. Куда ни придешь, везде начинается: вы, как пифия… Просто шаманить заставляют, сил никаких нет. Я уж теперь всем вру, что я инженер-технолог сварочного производства. И никаких вопросов. А то как-то спьяну брякнула, будто фотомодель, так что потом было! Вот кретины!
– Ну почему же, – сказал пилигрим с видом ценителя. – Внешность тебе позволяет…
– Все пустое, – отмахнулась пифия. – Свои достоинства я и сама прекрасно знаю.
– Ну как же все, – сказал пилигрим. – Женщина обретает себя лишь в присутствии…
– Началось, – буркнула пифия, садясь на траву.
– Но это природа… – увещевал пилигрим, устраиваясь поблизости.
– Это не природа, – скучно сказала пифия. – Это культура.
– Позвольте вам не поверить… – галантно продолжал пилигрим.
– Типичные замашки всех идеологов дискриминации, – заявила пифия. – Списать культурные мифы на биологию – и нет проблем.
– На мой взгляд, разница между нами очевидна, – заметил пилигрим.
– Но какая именно разница, золотко? Какая? По линии женщина-мужчина или по линии женщина-человек?
– А как кто я должен отвечать? Как мужчина?
– Как получится.
– Тогда по второй, – и пилигрим пожал плечами с видом «как же иначе-то».
– Где только ни находит себе приют аутентичность, – пробормотала пифия, глядя на него с откровенным изумлением.
– Просто у меня высокий уровень рефлексии, – похвастался он.
– Словом, я что хочу сказать? – спохватилась она. – Все мое очарование ну никоим образом не вписывается в образ фотомодели. У меня, если хочешь знать, вообще в детстве был рахит!
– Ну что вы… – куртуазно промямлил он.
– Справку показать? – нагло предложила она.
– Да не надо, я верю, – ответил он.
– Напрасно, – холодно заметила она. – Не было у меня рахита.
– А что было? – полюбопытствовал он.
– Паховомошоночная грыжа, – и она показала ему язык.
– О? – произнес он с видом неподдельного сочувствия. – Надеюсь, односторонняя?
– Вокруг только злые, циничные и равнодушные люди, – вздохнула она. – Ну где это у меня может быть паховомошоночная грыжа, а?
– Человек – это вселенная, полная таинственных загадок, – напомнил он.
– Один-ноль, – фыркнула она. – Кстати, о грыжах. Я тут вспомнила…
– Была все-таки, да?
Она картинно возвела глаза к небу и воскликнула:
– Это какой-то кошмар! К вашему сведению, я представляю собой уникальный случай полного отсутствия стигм дизэмбриогенеза.
– Леди Совершенство, – кивнул он.
– А что, собственно? Кто-то против?
– Единогласно, – подтвердил он.
– Ты меня не заводи, – сказала она, аффектированно постукивая длинными пальцами по изящному колену. – Меня с утра все заводят… И кто-то из вас окажется последним…
– И как я тогда посмеюсь, – сказал он.
– Не то плохо, внучек, когда над тобой смеются, – процедила она. – А то плохо, внучек, когда над тобой плачут.
И легким движением она вынула из нарциссов маузер.
– Ух ты! – подскочил он. – Настоящий! Дай поиграть!
И пилигрим выхватил маузер у пифии.
– Дурак, он стреляет! – ужаснулась она.
– А это мы сейчас будем посмотреть, – сказал он.
– Дай сюда, сломаешь, – потребовала она, пытаясь отнять у него маузер.
– Детям нельзя, – объявил он, отводя руку и оглядываясь.
– Это мой! – пискнула она. – Отдай!
– У войны, – бормотал он, свободной рукой удерживая ее на безопасном расстоянии, – не женское лицо… О! Летит!
Грохнул выстрел, она взвизгнула.
– Перелет, – сказал он, снова прицеливаясь. – Ща мы его…
В этот момент в окне появился король Артур.
– Достопочтенная госпожа! Честь моя повелевает сообщить прискорб… Ну, короче, если он попадет, я из него куриный бульон сварю!
– Сэ-эр… – угрожающе начал он, оскорбленно поднимаясь с травы.
Она ловко изъяла у него маузер и метнула оружие в окно.
– Оп! – сказал такой же ловкий король Артур и скрылся.
– Развоевался, – победоносно произнесла она, стоя перед ним в вызывающей позе.
– Молчи, женщина, – снисходительно сообщил он, принимая позу величественную.
– Что? Что?
– Я сказал тебе нечто, чего ты не знаешь? – хладнокровно осведомился он.
– Мужлан… Агрессор… – говорила она, бессильно опускаясь на траву. – Чудовище… Каких мало…
– Будем считать, что тебе повезло, – кивнул он.
– Чем это? – фыркнула она с презрением, способным испепелить весь мир.
– Ну, таких же мало, – гордо пояснил он.
– Да это меня бог наказал, – печально отвечала она, подпирая голову левой рукой.
– Значит, ты сама во всем виновата, – сказал он, усаживаясь рядом.
– Я?! Я?! – сказала она очень театральным шепотом.
– Ну, если бог наказал, то было за что, логично? Смотри у меня, не греши больше.
– Да кто ты такой, хочу я знать? – возмутилась она.
– Да вот, – ответствовал он, чувствуя себя как никогда уверенно.
– Ты пилигрим или кто? Твое место вообще где? На дороге?
– На большой, – подтвердил он.
– Криминальный тип, я всегда это говорила.
– Ну, ну, ну, – сказал он. – Уж сразу и криминальный. Че я сделал-то?
– Убийца, – с отвращением простонала она, прикладывая левую руку ко лбу.
– Я знал, что ли, что это его дракон?
– А в других можно, да?
– Все равно же не попал.
– Насильник, – сказала она. – Тобою двигали низменные инстинкты.
– Ну, знаешь, ты тоже молодец! Я, в конце концов, мужчина!
– Мне нравится это выражение, – отметила она. – В конце концов. Похвальная критичность к состоянию.
– Я мужчина! – заявил он. – У меня при виде оружия безусловный рефлекс!
– Зато у меня при виде сковородки условный!..
– И это правильно.
–… надеть ее некоторым на голову! – завопила она.
– А это уже неправильно.
– Да что ты говоришь? – и она саркастически захохотала.
– Ты все путаешь, – убедительным голосом поведал он. – Сейчас я тебе все объясню. Это же элементарно. Вот смотри: женщина, она ведь создана для чего?
– Боже, дай мне силы… – взмолилась она.
– Точнее, для кого? – рассуждал он, увлекаясь процессом последовательного изложения. – Это все естественно. Она должна украшать. Она должна утешать. Она должна…
И тут она стремглав бросилась оземь.
– Добрый вечер, – сказал Animus. – А ты забавный.
Пилигрим молча глядел ему в лицо, и в его взгляде смешивались самые противоречивые чувства.
– Деньги по своей природе не есть золото и серебро, но золото и серебро по своей природе есть деньги, – сообщил Animus. – Надеюсь, цитата дословная. А ты?
– Не знаю, – сухо ответил пилигрим.
– Это я к вопросу о молчании, – сказал Animus. – Иными словами, деньги мусор, а время – деньги.
– Ооооооо, – протяжно завыл пилигрим, хватаясь за голову и раскачиваясь.
– Эксгибиционизм ассоциативной памяти, – извинился Animus. – Что, собственно, и служит эпиграфом ко всему происходящему.
– Цитаты, – злобно прошипел пилигрим. – Ссылки… Ассоциации… Реминисценции… Люминесценции…
– Иллюминации, – радостно подключился Animus. – Луч света в темном царстве!
– Когда же придет настоящий день? – отчаянно выкрикнул пилигрим.
– Ну знаешь ли, дружок… – Animus развел руками. – Некто вообще считает, что природа есть текст. А с ним работа известная – хоть близко к тексту, хоть своими словами, а все пересказ…
– Между прочим, бывает еще современное прочтение.
– А бывает и свежесть восприятия, – согласился Animus.
– Всякое бывает, – глубокомысленно заметил пилигрим.
– Ценная догадка, – одобрил Animus. – Поди, спер у Воннегута?
– Что-то не припоминаю, – оскорбился пилигрим.
– Не припоминаешь, как спер, или не припоминаешь, как у Воннегута?
– Это называется double bind, – мрачно квалифицировал пилигрим. – Спер и отрицаю – антисоциальное поведение, не знаю Воннегута – невежда. От этого, говорят, шизофрения бывает.
– От безграмотности? – удивился Animus.
– От таких вариантов.
– Ах, – вздохнул Animus. – Культура – это кошмар, от которого я пытаюсь очнуться. Судорожно хватаясь за пистолет.
– Дочитался, – проворчал пилигрим, – Джойс и Геббельс уже перемешались. Так остроумно, кто бы сомневался!
– А что, у таких, как ты, понятливость заменяет осведомленность?
– Которое тут подлежащее?
– Да на выбор.
– Оставь в покое мой выбор, – разозлился пилигрим. – Он мне дорог как память.
– Память? Тебе могут быть дороги только ее расстройства. То не помнишь, это не помнишь… Я вот все помню! Впрочем, я и все знаю.
– Ой ладно, – презрительно высказался пилигрим. – Тоже мне детская энциклопедия. И хватит тут пациента Ша разыгрывать.
– Могу поиграть с тобой в сфинкса, – предложил Animus. – Мне так даже веселее будет. Смотри, какая картинка!
И он выудил из кармана мятый клочок бумаги.
– Как ты думаешь, – спросил Animus, рассматривая клочок на свет, – это лягушки или медвежата?
– А ты как думаешь?
– А я думаю, это лисички.
– Отчего ж не дятел? – саркастически поинтересовался пилигрим.
– Оттого, что это вообще не тот рисунок, – рассеянно ответил Animus, убирая клочок в карман. – Здесь вообще записан чей-то телефон… Но чей же? Не помню…
– Ха, ха, – уязвил его пилигрим.
– Ну знаешь ли, если я буду помнить всех типов, которые пристают со своими телефонами…
– Как это пристают?
– Обыкновенно. А то ты не знаешь! Будто сам не приставал… Девушка, девушка, куда вам ехать… Терпеть не могу это слово! Как будто других нет!
– Девушка, девушка? – запутался пилигрим. – Не понял, кто пристает, зачем?
– И такие, как ты, между прочим, тоже. А зачем – ну как же, как же, музыку, например, вместе послушать.
– Такие, как я? А ты?
– А что я?
– Кто ты?
– Animus я. Вот у меня на кармашке все написано.
– А это… Animus какой психосексуальной ориентации?
– Понятия не имею, – сказал Animus. – Видишь ли, это из трудов Юнга.
– И что Юнг об этом пишет?
– Не знаю, дружок. Это один из пробелов в моем фонде представлений.
– Хоть один пробел нашелся, – констатировал пилигрим.
– Осознание пробелов – это критичность. А она сама по себе редкое достоинство. А интеллект у меня какой! А легкость передвижений! И ты только взгляни на мои брючки! – Animus выставил вперед стройную ногу.
– Да ты, как я погляжу, прямо воплощение идеального Я? Не Animus, а просто праздник какой-то! – съехидничал пилигрим.
– Заметь, что эту фразу сказал не я.
– Я, конечно, всего лишь практик, – сказал пилигрим. – Но все же помню, как меня учили, что Animus – это одно, а идеальное Я – это совсем другое.
– А я – это совсем третье. На меня теоретик еще не родился.
– А как же Кернберг и его нарциссы?
– Ну-ну, детка, – сказал Animus, – был бы ты таким, как я, тоже бы не прибеднялся. Да у меня даже денег нет, вот как!
– Ну, тогда ты какое-то не мое идеальное Я.
– А зачем они мне? Мне и так все готовы все отдать. А я не хочу. Я живу иными ценностями. Никто ничего не может мне дать, никто ничего не может у меня отнять. Я свободен от, и я свободен для. Мое существование полно смысла.
– Ты, поди, и подвиги совершаешь, – предположил пилигрим.
– Непременно. В основном я спасаю людей, неоднократно и разнообразно. Как ни странно, они довольны таким поведением с моей стороны. Но на моем месте так поступил бы каждый! Всякий раз, когда нужно вылечить безнадежно больного, победить злобных космических пришельцев, расследовать преступление века, создать новую науку, сочинить такую песню, что будет жить в веках – зовут меня! Конечно, все это я делаю крайне талантливо.
– Мог бы уж и гениально…
– Ни в коем случае. Излишество вредит, а я гармоничен. Свободное от великих свершений время я провожу вдали от мира и предаюсь созерцанию. Действие и созерцание составляют для меня единство.
– Н-да, – сказал пилигрим. – И это все мое?
– Не только. Еще я счастлив в интимной жизни. Да заодно и в семейной. Что ни говори, парень, а семья – это главное. Вот я и счастлив.
– Вконец заврался, – не выдержал пилигрим. – Ну ладно интим, а про семейное счастье я не верю. Его не бывает!
– А вот я счастлив всесторонне, – сказал Animus. – Впрочем, мне присуще и трагическое осмысление.
– А комическое?
– Обязательно.
– О господи, – сказал пилигрим. – Надеюсь, ты хотя бы не бессмертен?
– Нет, что ты. Философская завершенность необходима. Зато у меня бездна выборов. Могу погибнуть в бою, доблестно защищая. Могу скончаться, поставив на себе эксперимент и диктуя верным ученикам симптомы. А могу и…
– Я удавилась бы с тоски, – пробормотал пилигрим как бы про себя.
– А вот это вряд ли. Я не страдаю депрессиями.
– Цитата, – пояснил пилигрим. – Из дедушки Крылова.
Animus расхохотался.
– Юмор – это добродетель, – сказал он. – Вот и самооценка у меня стабильно позитивная. К тому же я очень терпим к мнениям других людей. Это, разумеется, только помогает мне сохранять и развивать свои собственные взгляды! Ну, что тебе еще рассказать? Обо мне ведь можно мечтать годами, сам знаешь.
– Знаю, – печально ответил пилигрим.
– А что ты пригорюнился, голову повесил? Быть не может, чтобы я тебе не понравился!
– Понравился, – тихо отозвался пилигрим.
– Тогда скажи еще что-нибудь?
– Ну… еще я хотел.. ну, я хотел быть… ну, как бы таким… чтобы я заходил и… ну… если стало светлей, значит, он уже здесь… – пилигрим отвернулся.
– Ах ты малипусичек наш, – ласково зашептала пифия, обнимая его за плечи и гладя по голове. – Ну не надо, не надо… Ты уже большой… Хочешь, в зоопарк пойдем? Мороженое купим… На лошадке кататься…
Пилигрим шмыгнул носом.
– Я дурак, – сказал он.
– Да это же хорошие мечты, – утешала его пифия.
– Дурацкие, – упрямо сказал пилигрим.
– Хорошие, – заявила пифия. – Ты просто не знаешь статистики. Хоть какое-то разнообразие! Все не Лас-Вегас, знаешь ли. Вечно как припрутся – не мечты, а рекламный каталог. От трусов до пистолетов. Я все понимаю, но мне-то каково! Коньяк какой-то, виллы, яхты, самолеты, блондинки толпами кишат, половина с кнутами… Такое впечатление, что все раздетые-разутые, некормленые-недоеные, сексуально озабоченные, эмоционально депривированные, интеллектуально сниженные, и еще агрессия, упертость, бычка и влечение к алкоголю! Первобытный ужас. И на этом фоне – ты, с мечтами начала пубертатного периода! Да ты чудо!
– Датировка несколько страдает, – заметил пилигрим.
– Я не археолог, – отмахнулась пифия. – Ты меня развлек и обнадежил. Я пошлю тебе открытку к первому июня.
– А что касается машины, – сказал пилигрим, – то я бы предпочел «хаммер». Вчера как раз видел один такой – ууу!
– Я, конечно, слегка преувеличила возвышенность твоих ценностей, но у всех свои слабости, особенности, черточки, пороки…
– Да спорим, если бы ты видела этот «хаммер», ты бы тоже!
– У меня женские желания, золотко.
– А мечты?
– Женские желания – это всегда исключительно мечты.
– А почему же?
– Ну, это очень сложно.
– Сложно? – удивился пилигрим. – Можно же все продумать и четко добиваться. Главное – это интеллект и воля.
– Все главное, – сказала пифия.
– Ну как же все-то? Что-то же главнее. Понять, что тебе нужно, сформулировать цель, выяснить, что мешает тебе ее достичь, работать над собой, думать об этом постоянно – и добиться своего!
– Ах, – сказала пифия. – Не люблю обобщений, но ведь у всех мужиков есть одна на редкость утомительная черта: вечно они что-то себе придумывают. Для храбрости, что ли? Ну не хватает вам реальности…
– Что и движет мировой прогресс, – пилигрим поднял палец.
– Прогресс, прогресс… Неужели так трудно принимать все как есть? Вечно эти планы, программы, фантазии, иллюзии…
– Так разве это половой признак? Это, по-моему, все могут.
– Механизм другой, – объяснила пифия. – У всех женщин тоже есть одна черта: они никогда не знают, чего им надо.
– Это точно…
– Потому всегда так как-то… ну, чего-то хочется и жаль, – пифия повздыхала. – Зато очень удобно!
– Особенно для окружающих…
– Именно для них! Ты только подумай – ей же можно внушить что угодно. Она же все равно не знает, чего хочет. Навнушать ей, будто именно того, чего хочешь ты, и она поверит.
– Если даже и поверит… В чем я сильно сомневаюсь… Жаль-то все равно останется.
– А это неистребимо. Поэтому не стоит внимания. Как это я разложила! – пифия пришла в восторг. – Все так просто, так понятно!
– Нет, – угрюмо возразил пилигрим, – все очень сложно. Намного сложнее. Гораздо сложнее.
– Что и требовалось доказать, – хладнокровно заключила пифия.
Пилигрим поднял брови, сморщил рот и покрутил головой.
– Встреча затягивается, – озабоченно сказала пифия, поглядывая на небо. – Что касается желаний… Точнее, исполнения… Почитай Джулиана Барнса. В Шарантоне есть. В каждой будке.
– В собачьей, что ли?
– В телефонной. Там в каждой будке по телефону заказываешь любую книгу, и через пять минут приносят то, что заказали в соседней. В соседней обычно заказывают Анжелику.
– Почему?
– Знать бы! – пифия развела руками.
– Но как же тогда?
– Ну, есть такая техника… Секретная разработка миланской школы. Чтобы получить Барнса, закажи Симеона Полоцкого и беги в будку через два квартала. Давай, чеши отседова, меня ждут, – и пифия запрыгала на месте.
Пилигрим пожал плечами.
– И это все? – спросил он.
Пифия чмокнула его в щечку и выпалила:
– Успехов, счастья, береги себя.
– Встретимся, – сурово ответил пилигрим.
– А за небом-то смотри! Вдруг посветлеет! – кричала вслед ему пифия, вылезая в окно.
Табл. № 7
Повествование ведется от лица предмета, лежащего на руках у девочки. Это Гюстав Флобер, которому читают „Госпожу Бовари“. Флобер лежит и думает: „Эмма Бовари — это я.“
На полотне широкой бетонированной дороги в вечерней мгле светилась надпись: «Это город Сен-Шарантон. Вход посторонним строго воспрещен. А вы, родные жители, по морде не хотите ли? Успехов вам, граждане! Личного счастья в общественном труде!» Усталый путник поднял глаза. Вечерняя мгла скрывала очертания города, размывая и скрадывая все существенные детали. Путник обогнул надпись с правой стороны и наткнулся на большое объявление. Оно гласило: «Начало войны в деревне после захода солнца отменяется. С мужчин, белых и стариков – пять долларов». Из-под объявления вылез случайный прохожий, одетый не более как в желтые штаны, и протянул руку:
– Пять долларов.
– Нету, – сказал путник.
– Что есть?
– Три копейки, – брякнул тот, чтобы отвязаться.
– Дай, – потребовал прохожий в желтых штанах, мускулатурой и ежиком напоминая мастера по боксу.
– Я пошутил, – сказал путник.
– Так не надо, – внушил прохожий, хватая вас за воротник.
– Ну… это… я не местный! С чего я должен! Войну-то отменили! Да пусти ты!
– Ты трудный парень, – произнес прохожий. – Ты не понял.
С этими словами он поволок вас сквозь вечернюю мглу и зашвырнул в фургон.
В фургоне царил полумрак и сидел благородный старик в ярких лиловых лохмотьях.
– Садитесь, – пригласил он.
– Куда?
– А куда хотите… Места много.
Путник повалился на пол, протягивая усталые ноги.
– Беглец? – спросил старик.
– Откуда?
– А откуда хотите… Мест много.
– А вы?
– Я от Харибды.
– Не вы там в четвертом часу так орали, будто вас режут?
– Не я. Я орал вчера в восемь утра.
– А почему?
– Причина инфляция, – ответил старик.
…обращаясь к собранию, великий наставник сказал: „Изучающие Путь! Если вы хотите стать Буддой, не ищите ничего вне себя! Как Гусиный Царь, из смеси молока и воды выпивающий только молоко, подлинный ученик должен обладать просветленным оком, отличающим истинное от ложного. Нет ни Будды, ни живых существ, нет ни прошлого, ни настоящего. Кто постигает это, постигает мгновенно – без промедления, без покаяния, без совершенствования…
– С тех пор в бегах?
– Да уж нет, как видите.
– И куда же вас теперь?
– А куда всех.
– А всех куда?
– А все туда же, – ответил старик.
…Изучающие Путь! Не связывайте себя тем, что я проповедую! Ибо все эти бесчисленные проявления суть пустота, возникающая в воздухе, и чем усерднее вы ищете, тем дальше он ускользает от вас. Какое заблуждение! Искать Будду значит потерять Будду, искать Путь значит потерять Путь, искать учителя значит потерять его…
– Карла знаете?
– Ясперса?
– Его.
– Доводилось.
– И как он вам?
– Всегда без спутников, один.
…лысые дураки! Зачем вы так поспешно влезаете в чужую львиную шкуру, тогда как сами тявкаете подобно диким лисицам? Великий муж не воодушевляется чужой доблестью! Достопочтенные! Будда существует в нашей природе, и это причина становиться им…
– Придем же к решению, – вяло призвал спутник.
– Охотно, – сказал старик, вытащил из лохмотьев восемь бутербродов с колбасой и поделил поровну. Путник оживился.
– Где своровали? – спросил он с набитым ртом.
– Экспроприация экспроприаторов, – неопределенно ответил старик.
– Золотые слова, – путник проглотил последний бутерброд и разлегся на полу. – Что там за объявление-то на входе?
– Перед восходом луны в городе состоится конец мира. Женщины, дети и негры – бесплатно.
– И скоро она взойдет? – встрепенулись вы.
– А кто ж ее знает. Вам не это надо.
– Направо не пойду, – отказались вы.
– Да кто ж вас гонит, – ответил старик.
…достопочтенные! Тела мертвецов не держатся в великом океане. Таскаясь с этой ношей, вы только и знаете, что бродить по Поднебесной в поисках истины, и этим же создаете преграды своему прозрению. Молодой Суддхана ничего не искал. Если вам не на что опереться в своей природе, вам вообще не на что опереться…
– А ведь вам тут не нравится, – сказал старик.
– Я бы предпочел, – подтвердили вы.
– В том углу есть люк. Можно вылезти под фургон. И скрыться.
– Но куда?
– А некуда, – ответил старик.
…но если вы окажетесь слабы, покорны, нерешительны, у вас ничего не получится. Дырявый сосуд, откуда течет жидкое масло! А чтобы уподобиться великому сосуду, нужно всего лишь не допускать в себя сомнения других людей. Если всегда и везде ты господин самого себя, то где бы ты ни был, то место и будет истиной…
– А если куда глаза глядят? – предположил путник.
Старик пожал плечами.
– Тогда рискните. Надежда в мрачном подземелье.
– А сами-то вы чего же?
– Клаустрофобия.
– Здесь сидите же?
– Мотивация не та, – ответил старик.
…я, горный монах, считаю, что нельзя что–то любить, что–то ненавидеть. Вы любите священное – но вы любите лишь слово, название «священное». Был один ученик, который искал Маньчжушри на горе Утайшань. Какое заблуждение! На горе Утайшань нет Маньчжушри!
Путник собрал последние силы и двинулся в тот угол. С дороги он обернулся и крикнул:
– Спасибо, достопочтенный!
– Чего и вам желаю, – отвечал благородный старик.
Подземелье оказалось сразу за помойкой и напоминало недостроенную темницу. Странник устроился на куче соломы и уснул. Проснувшись, он обнаружил в подземелье множество предметов. Верхний археологический слой содержал в себе пять банок соленых огурцов, казенное одеяло со штампом Olala и несколько книг, сосчитать которые не удалось, поскольку одна из них то появлялась, то исчезала. Странник расколотил банку, осторожно выбрал из мокрого стекла огурцы, отряхнул их и съел. Затем он завернулся в одеяло, уселся на соломе и стал читать.
Плевать на Бена Ганна, живой он или мертвый, не все ли равно. Бен Ганн, правда, так не считал. Не плюй в колодец, вылетит – не поймаешь, частенько говаривал он, не без труда таская рыбку из пруда. Я брат твой, отвечала ему рыбка, и Бен Ганн швырял ее обратно, трижды сплевывал через левое плечо и крестился.
Я брат твой.
Достаточно, сказали психологи, и сивый мерин умолк.
Странник уронил книгу. По прошествии времени он произнес: «Не это мне нужно,» – и отправился в дальний угол совершить физиологическое отправление. Далее он разбил еще банку огурцов и снова съел их.
Другая книга оказалась стихами.
Как долго вас терзала правда
Вражды и злобы, разочарованья
И шумного забвенья! Но
Явились старые унынья
И оказались вовсе не похожи
На деятельность в ясную погоду
По вечерам. Итак, уж в вас апатия угасла
В свободе от начальства и судьбы,
И долготерпеливым телом
Вы остаетесь глухи к безнадежным
Отчаяньям чужих и дальних стран.
Отложив книгу, странник почесал затылок.
– Что же мне это напоминает, – сказал он. – Что же, что же… А! Объявление. Я так понимаю, в этом славном городке окопались экспериментальные лингвисты. Любви, надежды, тихой славы недолго тешил нас обман… Ха-ха, а рифмы-то не сумели, не вышло передать. А че они там себе думали, все так просто, что ли! Созрели для пифии, это сразу ясно.
Следующая книга была изрядно затрепана, не имела обложки и кончалась двухсот второй страницей, хотя по оглавлению предполагались все восемьсот.
Начиналась она словами:
Итак, наконец-то и вас угораздило!
– А что, круто, – оценил странник.
Зачем по этой улице злосчастной, – писал далее неизвестный автор, – вы шли неосторожно, беззаботно. Зачем на вашу голову свалился метеорит, сверкая надписью for you.
От этих строк повеяло чем-то родным, и странник не без душевности запел:
– Зачем ты, Аннушка, по рельсам шла, спецовки желтой не надев… И скорый поезд ноги оторвал, старик Каренин горевал…
Тут ему показалось, что кто-то ему фальшиво подпевает. И верно, откуда-то из темноты доносилось:
– Зачем Отелло задушил жену, свою жену Дездемону… Невиноватая была она, его жена Дездемона…
– Есть тут кто-нибудь? – заорал странник.
– Зачем ты, Лизанька, на речку шла… – душераздирающе продолжал певец.
– А ну выходи! – потребовал странник, хватаясь за уши.
– Все меня гонят, – пожаловался большой зеленый камнегрыз, выбираясь на свет.
– А если ты фальшивишь! Да еще так гнусно!
– Знаю, – грустно отвечал камнегрыз, – но душа-то просит.
– А мухи дохнут.
– Каждому свое…
– Беспросветный цинизм, – сказали вы.
– Ыгы, – зевнул камнегрыз. – Бессмысленный и беспощадный.
– Ленивый и нелюбопытный! – подчеркнули вы.
– Все меня игнорируют, – пожаловался камнегрыз.
– Какой ты ранимый, – сказали вы.
– А меня все обижают, – объяснил камнегрыз. – По-твоему, я на помойке должен петь? Да?
– Какой ты логичный, – сказали вы.
– Неужто? – отозвался камнегрыз. – В русле твоей, извините за выражение, логики мое пение вообще эквивалентно шести литрам карбофоса.
– Шести? И ни литром больше?
– Вот ведь ублюдочность какая, – пожаловался камнегрыз. – Как укушу за мускулюс, так на все сорок семь завоешь.
– Какой ты агрессивный, – сказали вы.
– Вот и заткнись. Тогда как мое пение призвано выражать самые неуловимые оттенки моего душевного состояния. Но где уж там! В твоем сознании столь вульгарная благотворительность, как избиение невинных насекомых, вполне равноценна высшим проявлениям моей божественной сущности. Если вообще даже не тождественна им. Ты низменная тварь.
– Пел бы получше, никто бы и тварью не был, – возразил странник.
Камнегрыз зловеще усмехнулся.
– Устойчивая тенденция прямолинейно связывать собственное умственное и моральное падение с особенностями моего вокала ярко свидетельствует о том, что низменная тварь ты не только поэтому.
– Какой ты некритичный, – сказали вы.
– А сам-то? – сказал камнегрыз. – Тварь ты низменная? Или неужто право имеешь? Психолог ты, вот ты кто!
– А ты, поди, колдун, – уязвил его странник. – На три метра против ветра, семь пядей во лбу, всю землю прошел.
– Красну шапочку нашел, – сказал камнегрыз. – Вот ты психолог…
– Ну психолог, психолог, – сквозь зубы согласился странник.
– В твоем присутствии… А впрочем, вопреки ему… Происходит выделение свежих единиц измерения диссонансов. Я их выделяю. По дороге соотнося с уже существующими. Например, фа-бемоль вместо фа эквивалентно ноль восьми литра карбофоса и соответственно двум кагэ дохлых мух. А например, фа-бемоль вместо си эквивалентно трем литрам карбофоса и соответственно… Э-э… Соответственно большему количеству дохлых мух.
– А ты посчитай, – хихикнул странник. – А?
– А кто сказал, что здесь все пропорционально? Может, три литра карбофоса убивают не настолько больше мух, во сколько три больше ноль восьми?
– Так это же ты специалист по убийству мух. Тебе виднее.
– Вот, – злобно констатировал камнегрыз. – Вместо того, чтобы оценить мою свежую мысль и меня в целом, ты уперся на том, что тебе не нравится! А я даже не говорил о смысловой и экспрессивной нагрузке диссонанса в мелодическом ряду. А ведь из-за этого эквивалент может поменяться!
Камнегрыз постучал себе по зубам и продолжил:
– Итак, казалось бы, бемоль – он и в Африке бемоль. Тем не менее один бемоль весит два килограмма дохлых мух, а другой – соответственно больше или меньше. Это свежая, оригинальная мысль! А ты ничего подобного не заметил и не хвалил меня. На это способно существо только самого низкого развития. Которому недоступен либо смысл, либо восхищение. А может быть, все вместе сразу. Такое универсальное существо – это ты. Откуда вывод: психолог есть низменная тварь.
– Неправомерное обобщение, – опротестовал странник. – Стандартная ошибка с квантором всеобщности. Из твоих жалоб не следует, что каждый психолог есть низменная тварь.
– Уж менее всего я математик, – камнегрыз приосанился. – Знание некоторых закономерностей возмещает незнание некоторых фактов. Я мог бы доказать это обобщение чисто умозрительно, но, согласись, было бы престранно распинаться перед каждой низменной тварью, которая попадается на жизненном пути.
– Демагог, – сказал странник.
– Вот смотри, как ты меня все время характеризуешь: беспросветно циничен, ленив, нелюбопытен, раним, агрессивен, некритичен, неправомерно обобщает, демагог…
– Злопамятен к тому же, – дополнил странник.
– Уж и диагноз бы сразу повесил, – злобно предложил камнегрыз. – Раз уж я, по-твоему, так плохо пою!
– Диагноз – это инструмент социального угнетения, – отважно декларировал странник.
Камнегрыз заинтересовался:
– Ты диагнозами не ругаешься, да? Ты работаешь с проблемами, нет?
– Именно, – сказал странник. – Работаю. В отличие от некоторых здесь, которые явно никогда. Которые только пением занимаются. Пением, мать честная! Да если бы я так работал, как ты поешь…
– И Франкла небось начитался, – размышлял большой зеленый камнегрыз.
– И не только! – оскорбился странник.
– Любишь почитать, да?
– А ты-то?
– А я люблю соленые огурцы.
– Ну возьми, – предложил странник, показывая банку.
– Нельзя, – отказался камнегрыз. – Вчера объелся. Шел вот тут мимо помойки, а понос-то как и откроется!
– Так ты что, для того сюда и зашел?!
– Только низменные твари принимают мрачное подземелье за сортир, – наставительно заметил камнегрыз.
Странник почувствовал некоторую неловкость. Большой зеленый камнегрыз порылся в куче соломы, извлек оттуда унитаз и спустил в нем воду. Странник отдернул ноги. Камнегрыз установил унитаз неподалеку, еще раз опробовал спуск и со знанием дела заключил:
– Годится – молиться, а не годиться – горшки покрывать.
– Это ты к чему?
– Да про горшок, – невинно пояснил большой зеленый камнегрыз, покосившись в дальний угол.
– Ах вот как, – сказал странник, ощущая легкое смущение. – Юный ассенизатор?
– Хехехе, – сказал камнегрыз, спуская воду и с интересом прислушиваясь к ее шуму.
– Прекрати заболачивать местность!
– Все течет, и все из меня, – поведал камнегрыз. – Слова унитаза, как если бы он был Гераклитом.
– Я чувствую, что скоро здесь расплодятся большие злые комары, – предсказал странник, поплотнее закутываясь в одеяло.
– Плодитесь и размножайтесь! – возгласил камнегрыз, спуская воду. – А я вам песенку спою. Профилактическую.
– Колыбельная противозачаточная, – сказал странник.
– Гигиена и нравственность! – подтвердил камнегрыз и спустил воду.
Странник швырнул в него чем попало, и солома разлетелась по мрачному подземелью.
– Меткий глаз, косые руки! – приветствовал его широкий жест камнегрыз. – Не надо резких движений. Эвкалипт за сутки потребляет из почвы несколько десятков литров воды.
– Капуста тоже.
– Вот, ты сам понимаешь, что оснований для тревоги нет. Вообрази…
– Я здесь одна, – вообразил странник.
– О нет, о нет! – вдохновенно проповедовал большой зеленый камнегрыз, прыгая по мрачному подземелью. – Перед твоим взором расстилается жизнеутверждающая панорама капустно-эвкалиптовой плантации мрачного подземелья. Упругие кочаны капусты прохладно просвечивают в полутьме, над ними простирают свои раскидистые кроны мощные эвкалипты, насыщающие воздух душистыми испарениями. Над плантацией нежно звучит стройный хор лягушек, а по белым ветвям эвкалиптов то и дело пробегают болотные огоньки. Какие перспективы! Какие перспективы!
Странник тоскливо глядел в сторону, тщетно пытаясь избавиться от этой картины.
– Представляешь себя плантатором? Представляешь себя плантатором? – в восторге допрашивал его большой зеленый камнегрыз.
– Не представляю, – уныло ответил странник.
– Назад! – бодро выкрикнул камнегрыз. – К природе!
– Я прошу тебя, – произнес странник со слезами в голосе.
– Закоренелый урбанист, – опечалился камнегрыз. – Ладно, я пошел. А то меня мама наругает, что я по лужам бегал.
– Заботливая мама, – сказал странник.
– А все меня ругают. Сегодня я на заборе прыгал! – и камнегрыз закружился, подобно снежинке. – И поломал его!
– Хулиган, – сказали вы.
– Кто сидел на моем заборе! – завывал большой зеленый камнегрыз, упиваясь собственным вращением. – Кто сидел на моем заборе и поломал его!
Странника мутило все сильнее.
– Просто бетон некачественный! – распевал камнегрыз, плавно кружась по мрачному подземелью. – А я тут ни при чем! А я тут ни при чем!
– Совсем ты ни при чем, – простонал странник, закрывая глаза.
– Вот книга… – шепнул большой зеленый камнегрыз, и вы тотчас пришли в себя.
– Красная?
– Ультрафиолетовая, – сказал камнегрыз, выволакивая к свету увесистый том.
– А это мне надо или мне надо не это?
– Откуда же я знаю, что тебе надо? Учись, мой сын! Наука сокращает!
– И приводит, – сказал странник.
– Занимательное, поучительное повествование! Острое, заразное заболевание! Строгие, санитарные меры! – декламировал камнегрыз, подтверждая слова жестами. – Но! Тонкий нюанс. Периодически она временно исчезает.
– Зачем?
– Дописывается.
– Кем?
– Дописывается означает дописывает сама себя. И редактирует предшествующие главы в свете полученного опыта. Ладно, я пошел. Поздравляю с днем рожденья, желаю много-много счастья. Всегда твоя! – с этим словами большой зеленый камнегрыз полез наверх.
В унитазе культурно побулькивала вода, а в дальнем углу под молодым эвкалиптом светились кочаны капусты.
– Я пишу исключительно в жанре сублимэ, – сообщила глокая куздра.
– Понимаю, – произнес пилигрим, глядя ей в третий глаз, ибо другие были полузакрыты.
Куздра вздохнула.
– В жанре меланхолического сублимэ, – сказала она. – А вы?
– А я не пишу, – сказал пилигрим.
– Дисграфия? – сказала куздра. – Или же нечто иное?
– Дипломы…– сказал пилигрим. – Диссертации…
– Ах вот как, – сказала куздра. – Вы не одиноки. В Экваториальной Африке важно не это…
– Но что же? – вдумался пилигрим.
– Крокодилы, – вздохнула куздра. – Бегемоты… Зеленый попугай…
– Бармалеи, – сказал пилигрим.
– Да, – сказала куздра. – Да-да-да…
– Да, – сказал пилигрим.
– Но… – сказала куздра. – Но… Надо жить…
– Надо жить, – вздохнул пилигрим.
– Понимаю, – вздохнула куздра.
Они помолчали.
– Африка, – прошептал пилигрим. – Гималаи…
– Может быть, – сказала куздра. – Может быть…
– Может быть, – повторил пилигрим.
Они помолчали.
– Сублимэ, – сказал пилигрим, заглянув ей в глаз.
– Ты, что скорбишь… – откликнулась куздра.
– Скорбишь, – сказал пилигрим.
Куздра вздохнула.
– Насколько я вас понял… – сказал пилигрим.
– Насколько, – согласилась куздра.
– Неужели?
– В том числе.
– Понимаю, – сказал пилигрим.
Они помолчали.
– Не хотите ли прочесть? – сказал пилигрим.
– Ни в коем случае, – отвечала куздра.
– Такой собеседник, – вздохнул пилигрим. – Как вы.
– Понимаю, – сказала куздра.
– Но Бахтин, – сказал пилигрим.
– Бахтин, – ответила куздра.
– Бахтин…
– О, Бахтин…
– Бахтин.
Куздра погрузилась в мелодический транс, слегка позванивая. Она созерцала, пилигрим внимал.
– Бубер, – сообщила куздра.
– Бубер? – сказал пилигрим.
– Бубер, – сказала куздра.
– Нет, не Бубер.
– Не Бубер?
– Нет.
Куздра вновь погрузилась в транс.
– Хайдеггер? – сказал пилигрим.
– Хайдеггер?
– Нет, не Хайдеггер.
– Не он, нет.
– Нет.
– Бахтин.
– Да, Бахтин.
Куздра со значением опустила третий глаз.
– Беседа, – произнесла она. – Диалог.
– Да, – сказал пилигрим. – Но надо жить.
– Надо жить, – согласилась глокая куздра, прыгнула вверх на четыре метра, кувыркнулась в воздухе, шлепнулась на землю и очень быстро убежала.
Табл. № 19
Это город привидений. В нем живут призраки, монстры, мутанты, скелеты, зловещие мертвецы и сказочные персонажи. Жизнь города довольно резко разделяется на дневную и ночную. Днем там все дрыхнут. Одни только роботы, киборги и андроиды затевают звездные войны. Такое их поведение считается социально неприемлемым мелким хулиганством. Поэтому Кощей Бессмертный выпускает журнал „К вопросу о все новых и новых методах коррекции порочных наклонностей роботов, киборгов и андроидов“ и проповедует им парадоксальную интенцию. Каковую они понимают очень прямолинейно. Но торопиться Кощею некуда. Он и не торопится. А население города выражает ему протест, требуя уничтожения пациентов до двенадцати недель беременности. В результате такой вот борьбы идей город привидений считается крупным культурным центром.
Основная жизнь города происходит по ночам, когда все жители бегают по улицам и затевают карнавал, а по утрам они разлагаются на крышах, созерцая восход солнца. Как-то раз очередная группа кинематографистов приехала снимать фильм из жизни зловещих мертвецов. Их, как обычно, бросили в зиндан. Где они перепугались гремучих змей и зачем-то оттуда сбежали. А в эту ночь было полнолуние, когда дикие тролли спускаются с гор и прилетают в город на фестиваль дружбы и всеобщего счастья. Душераздирающее зрелище, как говорит ослик Иа-Иа. И вот идет по городу процессия диких троллей, полных дружелюбия и сострадания. Навстречу ей попадается толпа безумных киношников. Дикие тролли принялись их ловить и делать их счастливыми. А счастье каждый тролль понимает очень по-своему.
На другой день местная колония мутантов предоставила группе потерпевших свой чердак в виде центра реабилитации и вызвала на консультацию Бабу-Ягу как эксперта ООН по атипичным метаморфозам. Приехавшая Баба-Яга первым делом отцепила свой протез и смахнула потерпевших кинематографистов с потолка, который они облепили подобно мухам. После чего она подвергла их жесткому рентгеновскому облучению. Чем-то оно, конечно, помогло… Например, у всех хотя бы отвалились зеленые кривые рожки, которые у диких троллей считаются символом чистоты и добродетели… Но зато группа потерпевших дружными рядами переключилась на фотосинтез. На что Баба-Яга пожала плечами и сказала: „Это мы не лечим.“ Отовсюду можно извлечь мораль, если только пожелаете.
Отсюда вывод: не хотите лечиться амбулаторно — будете лечиться в реанимации.
Всего вам доброго, дорогие товарищи!
Дверь отворилась, и в комнату вошел случайный прохожий, одетый не более как в желтые штаны. Он подмигнул пилигриму и сказал:
– Ну-с, которые тут временные?
– Знаешь, чего тебе не хватает? – злобно спросил пилигрим, слезая с кровати.
– Любви? – оживился тот.
– Пулеметной ленты.
– Воля ваша, товарищ маузер, – жизнерадостно ответил тот, и они вышли в коридор.
– Курить хочешь? – предложил прохожий.
– Ну, – буркнул пилигрим, взял сигарету и бережно спрятал в нагрудный карман.
– Да кури здесь, я подожду, – сказал тот, останавливаясь.
– Не курю, – ответил пилигрим.
– А чего взял? В роль вошел, что ли?
– Вошел, – мрачно ответил пилигрим, складывая руки за спину.
– К утру выйдешь, – сказал случайный прохожий.
– Гражданин… – сурово обратился к нему пилигрим, гордо подымая голову.
– Меня зовут Герман Германн, – представился тот.
– Гражданин Герман Германн, мы с вами по разные стороны баррикад! – с достоинством объявил пилигрим и отвернулся.
Герман Германн развеселился.
– Фамильяриться со старшими не люблю и вообще гнушаюсь всяческого фанфаронства, – радостно сказал он.
Пилигрим молча двинулся вперед.
– На баррикады мы все пойдем, – негромко запел позади Герман Германн, – за свободу мы все покалечимся и умрем…
– Подайте Христа ради чреслами своими пострадавшему за революцию, – рефлекторно закончил пилигрим.
Герман Германн встал как вкопанный и с видом заговорщика, произносящего пароль, сообщил:
– Вот какие большие огурцы продают нынче в магазинах!
–Я вынул из головы шар, – ответил пилигрим, глядя на него с явным изумлением.
– Матка боска! – завопил Герман Германн, сжимая его в объятиях.
– Оставь свои порочные наклонности, – заявил пилигрим, пытаясь освободиться.
– Ни в коем случае, – возразил Герман Германн, отпуская его. – Хармс – это вечно.
– Я не об этом, – сказал пилигрим и грязно хихикнул.
– Фу, – сказал Герман Германн. – Нужен ты мне.
– Сам сказал, что я в роль вошел, – смутился пилигрим.
– Тоже мне актер школы переживания.
– Как пифия.
– Ну, до нее тебе… – вздохнул Герман. – Она…
Он мечтательно закатил глаза.
– Она… – и на его мужественном лице появилась блаженная улыбка идиота.
– Тили-тили-тесто, – нахально сказал пилигрим.
– Если бы, – вздохнул Герман. – Но всегда приятно поговорить о любимой женщине.
– О которой из? – уточнил пилигрим.
– Обо всех, – отвечал Герман.
– Animus тоже входит в их число? – усмехнулся пилигрим.
– Куда же его денешь, – отвечал Герман.
– Тогда ты все же гомосексуал, – заявил пилигрим.
– Со стороны виднее, – отвечал Герман.
– С другой стороны, когда у нее включается Animus, ты можешь активировать Anima, и вы составите гармонию, – рассудил пилигрим.
– Боюсь, для меня это слишком сложно, – отвечал Герман Германн.– Я на редкость цельная натура.
– А вот Патриция считает, что это ограниченность, – сообщил пилигрим.
– Как нежно я люблю Патрицию, – вздохнул Герман. – К счастью, она сочетает в себе все недостатки, которые я склонен прощать женщинам.
– В том числе Animus, – кивнул пилигрим и снова хихикнул.
Герман Германн пристально осмотрел его и сказал:
– Сам-то ты хорош.
Пилигрим шмыгнул носом.
– Именно цельность моей натуры, – начал Герман, – позволяет мне ценить в ней черты, которые…
Но пилигрим поспешно прервал его:
– А он у вас по какой статье?
– Кто? – очнулся Герман.
– Да аналитик.
– Работа такая, – туманно ответил Герман.
– Ясно, – понимающе кивнул пилигрим. – Убийство по неосторожности.
– Да ну? – заинтересовался Герман.
– Ну, ведь с ним могла случиться такая история…
– Ой, могла, – подтвердил Герман Германн. – Но какая?
– Ну, вдруг один из его клиентов перенес…
– Диспепсию до года?
– Нет, травматические переживания.
– Поподробнее и для тупых, – попросил Герман.
– Ну, например, у этого клиента была фобия птичек колибри…
– Лучше восточного полюса, – предложил Герман.
– Полярной звезды!
– Жевательной резинки!
– Нет, золотого ключика, – выбрал пилигрим. – У клиента была фобия Золотого Ключика.
– Ага, – кивнул Герман. – И?..
– А в детстве у этого клиента был папа…
– Довольно типичная проблема.
– И этот папа рассказал при мальчике древний, но вечно актуальный анекдот. Жил-был царь. А вместо пупа у царя был золотой болтик. Однажды царю было нехрен делать, он взял гаечный ключ и развинтил себе этот золотой болтик. Тут-то у него задница и отвалилась. А мораль такова: не ищи на свою перианальную зону приключений. И папа клиента весело рассмеялся.
– В каждой шутке есть доля шутки, – пробормотал Герман.
– Клиент на фоне дикорастущего эдипова воспринял этот рассказ весьма неоднозначно, так как папа его подрабатывал сантехником. Себя он отождествил с потерпевшим царем, папу – с гаечным ключом, а маму – с приключениями.
– Маму?
– Маму, маму.
– А она откуда взялась?
– Что значит откуда?
– Ну, в анекдоте же ее не было, – пояснил Герман.
– А в жизни-то была.
– А, понял, – сказал Герман. – Одно не понял: если в жизни мать была, чего же ее в анекдоте не было?
– Не смешно потому что стало бы, – растолковал пилигрим. – Про мать – это просто не смешно.
– А, понял, – сказал Герман.
– Так вот, а поскольку в рассказе подчеркивалась роль задницы в жизни человека…
– То он вырос гомосексуалистом! – обрадовался Герман.
– Да нет! Регрессировав к конфликтам прегенитального периода, клиент всего лишь застрадал запорами.
– Лучше бы он все же в голубые пошел, – сказал Герман Германн. – Запоры очень портят цвет лица.
– Клиент не успел этого понять, ибо в силу омонимии гаечный ключ трансформировался в его бессознательном – знаешь же, да? бессознательное как язык… да это все знают, ты что… Лакан же… в Золотой Ключик.
– И в пубертатном периоде у него развилась дисморфомания! – обрадовался Герман.
– С чего бы это? – озадачился пилигрим.
– У Буратино длинный нос, – объяснил Герман.
– А нос – это фаллический символ.
– И он возненавидел зонтики.
– И простудился под дождем.
– И перенес двенадцать пневмоний.
– Одиннадцать.
– Почему одиннадцать?
– А почему двенадцать?
– Да, это не принципиально. И тут родителям стало его жалко…
– Ух ты ж!
– И они записали его к йогам, ибо сарданапаласана благотворно влияет на состояние легких…
– А навуходоносорасана – на работу кишечника…
– Будучи анальным характером, клиент перед визитом в секту открыл книжку. Где он прочел, что йоги концентрируются на своем пупе и достигают транса. Тут-то его и разбил конверсионный паралич.
– Неувязочки, – сказал Герман. – По логике вещей он должен впасть в сложные ритуалы.
– Тогда его разбил ритуальный паралич.
– Ритуальный паралич?
– Или паралитический ритуал.
– Это лучше.
– Который возникал у клиента при виде и упоминании ключей, замков, дверей, лестниц…
– …чердаков…
– Чердаков?
– Лестница куда ведет? На чердак.
– …подвалов, сырой картошки, морковки, свеклы, брюквы, тыквы, мыквы…
– …Иисуса Христа…
– Господи, Христа-то за что?
– А смоковница бесплодная! Брюквы – тыквы – мыквы – смоквы…
– …и при звуках песни «ромашки спрятались, поникли лютики»…
– Лютики?
– Цепь, – пояснил пилигрим. – В белом венчике из роз впереди Исус Христос. А черная роза – эмблема печали.
– А еще дрова, – напомнил Герман. – Буратино-то из полена.
– Бревна, пиломатериалы, сосновый лес…
– …в дождливую погоду…
– …и в солнечную…
– …ведь она напоминает нам о том, что сегодня нет дождя, но когда-то он польет, и папа вытащит из шкафа черный зонтик…
– Таким образом, острый паралитический ритуал трансформируется в хронический ритуальный паралич, – резюмировал пилигрим.
– А что было дальше?
– А дальше его привели к психоаналитику.
– Это кульминация.
– Да, это кульминация. Когда клиент услышал слово «ложка»…
– Ложка?
– Я имел в виду тарелку.
– Тарелка, ложка, вилка, ножик, бритва, борода, Карабас-Барабас, Буратино, золотой ключик, золотой болтик, перевязка пуповины…
– Ты думаешь, у него это еще с тех пор?
– А как же!
– Буду знать. Так вот, когда клиент услышал это слово, он…
– Он бросился на аналитика!
– И укусил его!
– За…
– Да!!!
– О, это кульминация!
– Да, это она!
– А теперь развязка.
– Аналитик решил, что это навсегда.
– Почему?
– Потому что клиент, сомкнув на нем свои челюсти, вновь застыл в ритуальном параличе. И повис у него на заднице, сжимая зубы! В моем описании ну просто все прегенитально! – пилигрим в восторге подпрыгнул.
– Ну, попадалово, – оценил Герман.
– И когда аналитик представил себе, что теперь он в таком виде будет жить и работать…
– Умываться…
– Чистить зубы…
– Принимать клиентов…
– Ездить в такси…
– Нет, у него свой «хаммер».
– Почему «хаммер»?
– Это имеет значение?
– Нет, это не принципиально… То он шарахнул клиента по шее.
– Вообще это все не очень-то похоже на психоанализ, – рассудил Герман.
– Это имеет значение?
– Нет, это не принципиально.
– Вместо того, чтобы напомнить клиенту о сухофруктах или позвать секретаршу, аналитик шарахнул его по шее и разломал ему второй шейный позвонок. Убийство по неосторожности. Что и требовалось доказать.
– Скорее это негативный контрперенос, – заметил Герман. – Или превышение самообороны.
– Это пусть суд квалифицирует.
– Да-а… – сказал Герман. – Круто ты его… И что ты с ним делал, как это он сам тебе все рассказал?
– Кто?
– Да он. Который с тобой в изоляторе сидел.
– Он не рассказывал, – удивился пилигрим. – Мы же только что все это вместе с тобой выдумали.
– Да?
– Ну да.
– Вообще, если честно, этот парень в изоляторе и есть тот клиент с фобией Золотого Ключика.
Пилигрим остолбенел.
В этот момент на дворе раздались душераздирающие крики. Герман Германн одним прыжком оказался у окна, и остолбеневший пилигрим последовал его примеру.
На трехметровом бетонном заборе скакал большой зеленый камнегрыз и вопил:
– Я куплю себе осетра, чтоб он мне икру МЕТАЛЛ!
Бетонный забор трещал и шатался.
– Неужто поломает?– обмер пилигрим. – Он же малютка!
– Спорим! – азартно крикнул Герман, хлопая кулаком по колену. – Со второго! Пять к одному, со второго завалят!
Грохнул выстрел, и ракета с воем врезалась в забор. Обломки бетона брызнули во все стороны, и из облака пыли донесся торжествующий хохот большого зеленого камнегрыза, перемежаемый его же злорадным кашлем.
– Черти… – разочаровался Герман. – Проиграл…
– Это что, настоящая ракета?!
– Конечно, – подтвердил Герман.
– Она же убить может!
– Хороших людей и убивает.
– Он же малютка!
– Фигня, – отмахнулся Герман. – Прошлый раз было два прямых, оба – с первого, и я пять блоков «Парламента» выиграл, во!
– Так много куришь? – покачал головою пилигрим.
– Я вообще не курю, так что будем считать, что я их тебе проиграл.
– А мне зачем?
– Тоже проиграешь кому-нибудь, – пожал плечами Герман.
– То есть как это два прямых попадания? – опомнился пилигрим. – А потом?
– А потом как обычно, – сказал Герман. – Потом он крыльцо солидолом вымазал. Харибда на костыле прыгает.
– Нравы джунглей, – неодобрительно заметил пилигрим.
– На войне как на войне, – сказал Герман.
– Вернемся к нашим баранам.
– Так вот, при слове «небо» он никого не укусил, а всего лишь упал в обморок. Небо же голубое.
– А, Мальвина!
– Ну. Он упал, я зашел. Дал ему пинка и напомнил о папе в детстве. Никакого паралича, никаких ритуалов, один голый нарциссизм. Пуп земли. С тех пор мы его и пользуем.
– А мне он понравился, – высказался пилигрим.
– О вкусах не спорят, – фыркнул Герман.
– Нет, правда, – рассеянно сказал пилигрим, явно задумываясь. – А почему ты сказал, будто он по работе туда попал?
– А была такая мысль, – сказал Герман. – Сцилла разродилась ассоциативной цепью: психоанализ – прошлое – подробный анамнез.
– То есть чтобы он стучал, что ли, на всех? – скривился пилигрим.
– От него дождешься, – пожаловался Герман. – Как же. Восемь раз.
– И слава богу, – сказал пилигрим. – Один честный человек в городе, да и тот психоаналитик.
– Нарцисс он, – заявил Герман.
– Зачем тогда изолируете?
– Да с целью коррекции нарушений общения.
– Да? – язвительно спросил пилигрим.
– Чего ты смеешься… Спервоначалу он больше снежный лотос из себя строил, в силу чего беседа протекала в вопросно-безответной форме. А как я его два месяца черным зонтиком попугал… Ну, визжал, конечно, без этого какое леченье. Зато растормозился. Без препаратов, заметь! Здоровье прежде всего.
– А как насчет этических принципов? – спросил пилигрим.
– Каких принципов?
– Этических.
– Это как?
– Ну, мораль, – сказал пилигрим.
– А какая здесь выводится мораль?
– Да не выводится, – сказал пилигрим, – а вообще мораль.
– Не понимаю, – сознался Герман Германн.
– Ну нравственность, – сказал пилигрим. – Совесть там, что ли.
Герман Германн недоуменно пожал плечами.
– Неужто никогда не слышал? В школе точно говорили!
– Ну, знаешь, в школе и про интегралы говорили – и что с того?
– Интегралы – это из математики, – уверенно сказал пилигрим.
– Верю, – сказал Герман Германн. – Только мне это зачем?
– Уж про совесть–то мог бы чего-нибудь!
Герман Германн задумался.
– Не, – сказал он. – Вроде глухо… Каких, еще раз, принципов?
– Этических.
– Это на букву И?
– На букву Э.
– А в словаре есть?
– В каком?
– По психиатрии.
– В этом нету.
– А в каком есть?
– Во всех остальных.
– Тогда понятно, – сказал Герман Германн. – Других-то я не читаю.
– А то ты вообще читаешь, – хрюкнул пилигрим.
– Ну как же, – сказал Герман Германн, – с кем не случается. Вот «Сто лет»– это триллер? Или это фэнтези?
– А это так важно, да?
– Конечно! Что ты понимаешь! Сказал продавцу категорию, он быстро нашел… На то и обобщение – для удобства в продаже.
– А «Гамлета» ты как спрашиваешь – как детектив, что ли? Убийство же?
– Ну и что! Ты будто считаешь, что как убийство, так сразу детектив… Там же никого не ищут. Это триллер.
– «Гамлет» – триллер?
– А трупов-то?
– Это там главное, что ли? – разозлился пилигрим.
– Кому как, – ответил Герман.
– А ты патологоанатом, да?
– Я не патологоанатом. Просто я человек действия.
– Человек действия! – заорала доктор Сцилла, высунувшись из ординаторской. – Полчаса треплетесь с больным на пороге его будущего! Уши вянут!
– Я не больной! – тоже заорал пилигрим.
– Извольте умолкнуть! Анозогнозия! Нравственная проповедь! Разлагаетесь на глазах!
– У нее сложный характер, – пробормотал Герман Германн, заталкивая пилигрима в ординаторскую. – А так она добрая. Особенно в полнолуние.
– Мораль! – возмущалась доктор Сцилла. – Этика! Разврат! Вы пациент или где?
– Вы в армии или почему! – гаркнул пилигрим.
– В армии, голубчик, все покрашено, пострижено и посыпано песком. Следовательно, вы – не в армии. В окружающем дезориентирован. Это – для истории.
– Ты у них про этику спроси! – вскричал пилигрим, трагическим жестом обличая Сциллу. – Она хоть слово это знает!
– Ну, братан, – сказал Герман Германн, хлопая пилигрима по спине. – Не посрами!
На табличке было написано: Бертольд Шварц, психоаналитик.
Пилигрим захохотал безумным смехом.
– Уахаха! – смеялся он. – Уахахахаха!
– Высказывания паралогичны, – откликнулась доктор Сцилла. – Бабушка по характеру жизнерадостная, замкнутая.
– Да вы садитесь, – радушно пригласила Харибда.
Шварц отдал ей салют.
Пилигрим все хохотал.
– Настроение благодушное, – диктовала доктор Сцилла. – Смеется, будто его режут.
– Без пяти одиннадцать, – задумчиво сообщила Харибда.
– Пора чем-нибудь подкрепиться, – согласилась доктор Сцилла и чинно удалилась.
Харибда вздохнула и принялась выбираться из кресла.
– Я устал! – выкрикнул пилигрим и повалился на пол.
– Никак не больше часа, – бормотала Харибда, пристраиваясь к костылю.– При повышенной утомляемости больного двадцать минут… При повышенной утомляемости экспериментатора десять минут…
И она проковыляла к выходу.
Санитары взгромоздили пилигрима на стул, прибинтовали к спинке и вышли. Шварц подошел к столу, аккуратно сложил все бумаги в стопочку, выровнял краешки и осторожно опустил на пол. Тщательно вытерев стол полой халата, он вернул на его поверхность бумаги, уселся и взглянул на пилигрима.
– Друг, подтверди, какие они, – воззвал тот.
– Я… не друг, – вздохнул Шварц.
– Тамбовский волк тебе товарищ, – оскалился пилигрим.
Шварц кивнул и погрузился в размышления. Поразмыслив, он обратился к пилигриму с вопросом:
– Знаешь ли ты, что такое… лечебно-трудовые мастерские?
– Я знаю, что такое саботаж, – ответил пилигрим.
Шварц кивнул.
– И я знаю, – сказал он. – Но речь идет не о твоей трудотерапии… а о моей.
– Бедолага, – посочувствовал пилигрим. – Сорок копеек за пять коробок для вермишели? И много выходит?
– Немного, – сказал Шварц. – Можно считать, что ничего.
– И тут воруют, – огорчился пилигрим.
– Не поэтому, – сказал Шварц. – Я не клею. Я занят… иным. И как ты думаешь – почему?
– Не переводи стрелки, – сказал пилигрим.
– А потому, – продолжал Шварц, – что здесь не… общепринятое богоугодное заведение. Оно как бы… прости за цитату… с лица необщим выраженьем.
– Лицом к лицу лица не угадать, – провозгласил пилигрим.
– Ммм, – произнес Шварц, но пилигрим сделал каменное лицо и замолчал.
Подождав некоторое время, Шварц продолжил:
– Здесь… пациенты имеют возможность трудиться в духе своих потребностей. Как бы в контексте преморбидной профессии… Если, например, профессия больного художник, он оформляет уголок здоровья. Если его профессия певец, он поет нам бодрую песню…
– Не дурдом, а храм искусства, – сказал пилигрим. – Простые люди уже с ума не сходят, что ли?
– Простые… люди? – поразился Шварц. – Как это?
– Ну, просто люди, – пожал плечами пилигрим.
– Просто люди все очень сложные, – убежденно сказал Шварц.
– Не о том, – сказал пилигрим. – Не художники, не певцы. Не психологи. Нормальные сумасшедшие – разве их нет?
– Есть, – сказал Шварц. – Но те, чей труд требует тяжелых предметов и острых инструментов, клеют коробки. Аргументы, как считает администрация, общедоступны.
– Еще бы, – хихикнул пилигрим.
– Поскольку же моя профессия, – сказал Шварц, – как бы известна, да?.. постольку в данный момент я не друг… но патопсихолог. Патопсихология есть моя трудотерапия.
– Вы гоните, – произнес пилигрим. – Вы все просто гоните, больше ничего.
– Все зависит от точки зрения, – сказал Шварц. – Разумеется, любые нововведения поначалу вызывают… сомнения. Это естественно. Тем не менее они… прогрессивны.
– Как паралич, – пробормотал пилигрим. – Так же прогрессивны, как и паралич.
Шварц улыбнулся.
– Критичность ума – это… приятно, – сказал он. – Я рад. Но вернемся к делу… Поскольку мы с тобой в каком-то смысле… коллеги, то в свете этого… явления экспериментально-психологическое исследование обретает принципиально иные… формы. Другими словами, у тебя появляется не только выбор, но и право на него. Итак, чем же ты хочешь… чтобы я тебя исследовал?
– Анализом мочи, – ответил пилигрим.
– Вот как, – сказал Шварц. – Это интересно.
– Самое безобидное для пациента, не правда ли? – сказал пилигрим.
– Нет правды на земле, – ответил Шварц, слегка пожимая плечами.
– Но правды нет и выше, – напомнил пилигрим и подмигнул ему.
– Для тебя, – сказал Шварц, – так это ясно?
– Как простая гамма, – вздохнул пилигрим.
Шварц пригорюнился.
– Хмм, – сказал он. – Но… но, мне кажется, мы имеем в виду различные смыслы… правды.
– Уверен в этом, – согласился пилигрим.
– Для тебя… как для субъекта, который остро ощущает себя предметом угнетения… жертвой… правда имеет смысл справедливости.
– Нравственно-ценностный.
– Для меня же… как для субъекта, который целенаправленно познает мир и его компоненты… правда имеет смысл истины.
– Безнравственно-когнитивный.
– Интересно, – сказал Шварц, – и какой же смысл правды более… актуален?
– Мой, – решил пилигрим.
– Почему?
– Справедливость волнует всех, а истина – никого. Масса примеров из мировой истории.
– Значимость, – сказал Шварц, – это ведь еще не актуальность. Значимость… слишком субъективна, человечна… тогда как актуальность есть категория не опыта, а реальности…
– Тем самым она бесчеловечна.
– Вероятно, – сказал Шварц. – Актуальность – это не только значимость. Это еще реализуемость.
– Ну-ну, – сказал пилигрим.
– Актуальность неодномерна… она включает в себя значимость как нечто крайне важное для человека… и реализуемость как нечто вполне доступное ему. Поскольку значимости смыслов в данном случае приблизительно уравновешены, выбор базируется на реализуемости. Нравственно-ценностный смысл правды… состоящий из твоих прав как человека… явно нереализуем. Зато вполне реализуем безнравственно-когнитивный ее смысл… состоящий в моих обязанностях как патопсихолога. Соответственно, истинный смысл правды в данном случае более актуален, нежели справедливый.
– Чего бы сказать такого исторического? – фыркнул пилигрим.
– Ты ведешь себя… как доктор Сцилла, – поморщился Шварц. – В историю да в историю.
– Нет-нет, – сказал пилигрим, – ты вдумайся: мы присутствуем при очень редком событии – торжестве истины над справедливостью.
– Так обратимся же к… реализации, – предложил Шварц.
– Ха, – сказал пилигрим. – Что есть истина?
– Нет-нет! – вскрикнул Шварц, хватаясь за голову. – Это мы не обсуждаем!
– Ну почему же, – кровожадно настаивал пилигрим.
– Ох, нет, – сказал Шварц, – нет. Мы сделаем условное допущение.
– Условное допущение? – презрительно сказал пилигрим. – Фу!
– Оно послужит философской базой, – уговаривал Шварц. – В принципе все философские базы – это условные допущения.
– Но не все допущения – это базы, – многозначительно заметил пилигрим.
Шварц поднял брови и произнес:
– Если я верно понимаю, тебя интересуют… условия трансформации допущения в базу?
– Именно.
– Не стану обобщать, – сказал Шварц, – но в данном случае этим условием будет моя воля.
– Ишь ты, – злобно сказал пилигрим. – Если меня развяжут, у меня тоже будет воля. Знаешь, что такое свобода воли? Свобода воли – это свобода рук.
– Каковые у нас слишком часто коротки, – заметил Шварц.
– Свобода воли – это длина рук, – сформулировал пилигрим.
– Нет, – возразил Шварц. – Свобода воли – это… чистота рук.
– О-о-о, – завыл пилигрим.
Шварц внимательно выслушал его, заглянул под стол и выпрямился.
– Итак, – сказал он. – Условное допущение. Истины нет, но реальность существует.
– Приплыли, – хрюкнул пилигрим. – Что значит существует? И что такое реальность?
– Поскольку мы допустили, – сказал Шварц, – постольку мы не обсуждаем.
– А что мы делаем?
– Мы будем познавать реальность, – с отвращением сказал Шварц. – С целью обслуживания нужд повседневной психиатрической практики.
– А истина как же? – возопил пилигрим.
– Насколько я заметил, ты больше интересовался справедливостью, – сказал Шварц.
– Понял, – тоскливо произнес пилигрим. – Не будет ни того, ни другого.
– Зато реальность, – сказал Шварц со скучающей миной соблазнителя. – Она как всеобъемлюща, так и всепоглощающа.
– Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй, – сказал пилигрим.
– Интересно, – ответил Шварц и задумался.
Пилигрим немножко подождал и позвал его:
– Эй!
– Эй, – откликнулся Шварц и вернулся к реальности.
– Итак, – сказал он. – Конечно, философский диспут – это лучший способ знакомства… но нужно ведь соблюсти и формальности.
– Приступим, – согласился пилигрим.
– Первая формальность – это опросник, – сообщил Шварц.
– О, я попал в пятый век, – сказал пилигрим.
– Почему именно в пятый? – спросил Шварц и всмотрелся ему в лицо.
– Ну, в одиннадцатый, – сказал пилигрим. – Потому что ваша диагностическая мысль дальше опросников не пошла.
– Это не основание… швыряться столетиями, – удивился Шварц.
– Да ладно, – сказал пилигрим. – Давай не будем придираться друг к другу.
– Давай, – согласился Шварц. – Вообще у нас применяется сто восемьдесят девять опросников… основных. Тогда как я предпочитаю один.
– Из двух тысяч вопросов, – фыркнул пилигрим.
– Нет, из трех.
– Десятком больше, десятком меньше, – сказал пилигрим. – Порядком больше, порядком меньше. Хоть пять тысяч, я разве против.
– Не из трех тысяч, а из трех утверждений, – сказал Шварц. – Ответы испытуемого, естественно, подвергаются статистической обработке.
– Естественно, – поддакнул пилигрим.
– Их обрабатывает в течение пяти месяцев команда математиков общей численностью 11,73 человек.
– Ага.
– В среднем, разумеется.
– Разумеется.
– Но это не предел. Есть опросник, который обрабатывается восемь лет и тридцатью математиками. Он состоит из одного утверждения.
– Хмм, – сказал пилигрим.
– Мои голова и нос чем-то заполнены.
– Что ж, – сказал пилигрим, – я рад за тебя.
– Это утверждение такое: мои голова и нос чем–то заполнены.
– Ну это вещь известная, они у всех заполнены, – сказал пилигрим. – Нос выделениями, голова мозгами… Хотя тоже не у всех… Да уж…
– Варианты ответа: да; нет; весьма; да кто ж его знает; недостаточно; повсюду; а пошли вы все…ммм.. в женские половые органы.
– Последнее направлено на выявление агрессии, – догадался пилигрим.
– Вовсе нет, – возразил Шварц.
– Ах да, ты же аналитик! Тебе положено, я знаю.
– Во-первых, не следует все же отождествлять психоанализ… с гинекологией, – сказал Шварц, – а во-вторых, при стандартизации опросника на выборках из студентов Гарварда, Принстона и Йейла выбор последнего варианта отмечался в 79 % случаев. Корреляции с другими данными выявить не удалось.
– Американская мечта как норма жизни, – почтительно заметил пилигрим.
– В этом тесте нет нормальных ответов, – сказал Шварц.
– А есть только мои ответы. Как уникальной личности. Знаю, знаю. Вычеркни последний, с остальными согласен.
– Зафиксировал.
– Поплыли дальше.
– Зафиксировал.
– А рисовать не могу, руки связаны.
– Зафиксировал.
– Я верю, – сказал пилигрим. – Следующая формальность.
– А что бы ты хотел нарисовать?
– Топор, – сказал пилигрим.
– За топор назначают трифтазин.
– Тогда атомную бомбу.
– Лучше незабудку, – посоветовал Шварц.
– А за нее что назначают?
– Психотерапию.
– Лучше топор.
– Я не стану поощрять… твою саморазрушительную активность, – сказал Шварц. – Незабудку.
– Да не хочу я ее, – сказал пилигрим. – Пень и мухоморы – пойдет?
Шварц покачал головой.
– Ну, ромашки, – сказал пилигрим. – Почему нельзя ромашки?
– Нельзя, – сказал Шварц. – Автор интерпретации ассоциирует ромашек с крокодилами. А за крокодилов тоже трифтазин. Тебе не понравится, я уверен.
– Откуда у него такие ассоциации?
– Из якутских сказок, – сказал Шварц. – Могу открыть служебную тайну… как коллеге… за все, кроме незабудки, полагается трифтазин. Я же сказал… у автора ассоциации.
– А автор кто? За давностию лет?
– Автор как автор, – отвечал Шварц, пожимая плечами. – Из шестой палаты.
– Понял, – сказал пилигрим. – Незабудку.
– Зафиксировал, – сказал Шварц и порылся в бумагах. – Ну что тут еще… Рассказы ТАТ мы писать не будем…
– Да ладно, давай напишем, – сказал пилигрим. – Все рассказы будут про психиатров, каковых я исказню.
– Исказнишь ты меня, – сказал Шварц. – Я же буду интерпретировать.
– Я думал, ты обрадуешься, – удивился пилигрим. – Вам же только дай.
Шварц вздохнул.
– Чем ты измеряешь свою жизнь?
– Событиями, – ответил пилигрим.
– Что есть… событие?
– Для кого что.
– Для тебя.
– Для меня всегда по-разному. Я не повторяю своих ошибок.
– Всякий раз хватает фантазии на новые? – поразился Шварц.
– Пока да, – гордо сказал пилигрим.
– То есть ты меришь свою жизнь… ошибками?
– Скорее психотравмами, – уточнил пилигрим. – И просто травмами. Ушибы, переломы, ранения, ожоги, удары молнии.
– Всегда завидовал здоровой расторможенности…
– Главное, я измеряю преобразованиями, – сказал пилигрим. – Тем, как я несомненно улучшаюсь в результате опыта. А ты?
– А я – сериями ТАТ, – грустно сказал Шварц. – Своими. Каждый апрель, каждый октябрь… пишу рассказы… анализирую… сравниваю с рассказами прошлых лет… оцениваю динамику… Мой супервизор считает, что это насыщенная интеллектуальная жизнь.
– А он из какой палаты?
– Сейчас-то он на кафедре. Ремиссия.
– Это большое счастье для всех, – туманно высказался пилигрим.
– Разве ты не считаешь такую жизнь интеллектуальной и насыщенной?
– Нет, не считаю.
– Почему? – удивился Шварц.
– Да это глухо тебе объяснить.
– Почему глухо?
– Ну, тебе как бы нечем понять. Опыта же ноль. У тебя одни проблемы – и никакого опыта. Почувствуйте разницу.
– Неповторимый устойчивый вкус, – выдал Шварц.
Пилигрим взглянул на него с недоумением.
– Это была – ассоциация, – с блаженной улыбкой пояснил Шварц. – Райское наслаждение.
– Это была – побочная ассоциация, – сурово уточнил пилигрим.
– Все ассоциации – побочные, – сказал Шварц. – Жаль, что здесь отсутствует мой супервизор.
– Нет, не жаль, – проворчал пилигрим.
– Нет, жаль, – настаивал Шварц. – Думаю, я оказался бы свидетелем весьма ценной дискуссии.
– Нет, не оказался бы, – решительно заявил пилигрим. – Стану я со всякими тут препираться!
– Твое настроение резко изменилось, – осторожно произнес Шварц. – Как ты полагаешь, что могло послужить этому причиной?
– Через пять минут у меня переполнится мочевой пузырь, – сообщил пилигрим. – Это, кстати, одно из проявлений насыщенной поучительными событиями жизни.
Шварц задумался.
– Так что давай побыстрее. А то после меня хоть потоп.
– Ага, – сказал Шварц. – Но в принципе ты согласен побеседовать с моим супервизором?
– Если это жертва, которую я должен принести, чтобы выйти отсюда, то да, – сказал пилигрим. – Это мой обет. Чувствую себя героем древности. Да пожалуйста. Жалко нету.
– Тогда главное – это избежать медикаментозного лечения.
– Главное – это избежать лечения вообще, – поправил пилигрим.
– Почти нереально, – сказал Шварц. – Хотя… у тебя есть жалобы на познавательную деятельность?
– У меня? – возмутился пилигрим.
– Симуляция слабоумия – это оптимально. Терапии фактически никакой. Ну… унитазы, конечно, мыть… по утрам и вечерам… но это же мечта.
Пилигрим поразмыслил.
– Большой соблазн, конечно, – согласился он. – А все же что-то во мне протестует… А поверят?
– Да кто их знает…
– Касаемо познавательной деятельности у меня жалобы только на агностицизм, – припомнил пилигрим. – Этого хватит?
– Не очень, – сказал Шварц. – А где ты учился?
– В университете.
– Н-да. Не совсем то.
– А вдруг мне родители диплом купили!
– А они стали бы?
– Они бы не купили, – сознался пилигрим.
– Н-да, – повторил Шварц. – О, нашел! Я твои результаты под истерию подгоню, идет?
– Ой, кошмар, – сказал пилигрим. – Я не хочу истерию.
– И напрасно, – осудил Шварц. – Эти люди делают замечательные вещи.
– Да ну, – сказал пилигрим. – Опиши меня как благородного невротика. Такие бывают.
– И ты их видел?
– Нет, я про них читал.
– Мифы и легенды, – вяло сказал Шварц. – Зато у меня диссертация по истерии, я под нее кого хочешь подгоню. Получишь два месяца психотерапии, разве это срок.
– Нет, – отказался пилигрим. – Истерию не хочу и психотерапию тоже не хочу. Умру как подобает. Чем подам пример.
– Нет, не подашь, – сказал Шварц. – Ибо не умрешь. Я сделал свой выбор.
И он принялся писать.
– Эй, эй, – сказал пилигрим.
Шварц строчил.
– А у меня тут, между прочим, сомнение навязчивое, – сообщил пилигрим, усиленно крутя шеей в воротнике смирительной рубашки. – Во всем-то я сомневаюсь.
– В философском плане это весьма почтенно, – отозвался Шварц.
– Ты даже не представляешь себе, – тоном торговца автомобилями продолжал пилигрим, – сколько раз я проверяю, выключен ли газ, выключен ли свет…
– А ты хозяйственный, – отозвался Шварц.
– Да подожди ты, – взмолился пилигрим. – Нельзя так грубо разрушать ожидания! Это же стресс! Я всегда считал, что если я попаду к психиатрам, то они поставят мне малопрогредиентную шизофрению. В конце концов, я ведь читаю книги.
– Да, это серьезный симптом, – рассеянно согласился Шварц, не отрываясь от бумаги. – Но в нашей клинике этим диагнозом не пользуются… считают, что малопрогредиентную можно поставить всем… поэтому не ставят никому. Кроме того, быть шизофреником вредно для здоровья, если ты не знаешь.
– Ах так, – угрожающе произнес пилигрим. – Я тогда повешусь. Или отравлюсь. Вот именно. Отравлюсь и напишу записку.
– Напишу записку и отравлюсь, – поправил Шварц.
– Какая разница.
– Существенная, – остановился Шварц. – Изменение порядка будущих действий свидетельствует о том, что пациент бессознательно допускает возможность оформление записки после своей смерти. Иными словами, он не предполагает умирать, а предпринимает типичный истерический шантаж. Судя по всему, ты уже в образе.
– Актерское начало мне свойственно как психологу, – оправдался пилигрим. – Идентификация как способ увидеть мир с позиции клиента.
– Однако легкость вживания подозрительна, – сказал Шварц. – Профессиональная деформация выявляет латентную демонстративность.
– Вот ты сам вдумайся, Шварц, что ты несешь, – упрекнул пилигрим. – Латентная демонстративность! Еще аналитик называется.
– Это психиатры виноваты, – пояснил Шварц. – Ты еще диагноза скрытой эксплозивной психопатии не слышал. А я слышал. Я тут чего только ни слышал. Поживешь среди дегтя, поневоле запачкаешься.
– Во-во: бедная птица просто не понимает, что говорит.
– Возможно, – согласился Шварц. – Механизмы реальны любые. Однако мне важно не то, как ты стал истериком, а то, что ты стал именно им. Мог бы ведь и кем другим, как ты считаешь?
– Мог бы, мог бы… А вот не мог бы! Бебебе! – и пилигрим показал Шварцу язык.
– А ведь это внушаемость, – отметил Шварц. – Так пифия себя ведет, когда ей нечего сказать. Потом все долго спорят, что же она имеет в виду.
– Это не внушаемость, это обучаемость. Я всего лишь усвоил оптимальный способ поведения, больше ничего.
Шварц утомленно вздохнул.
– Ну ладно, ладно, – устало произнес он. – Хотя твое упорство несомненно достойно лучшего применения, все же его нельзя не оценить. Придется сотворить феномен.
И он вернулся к своим бумагам.
Через несколько минут он поднял голову и с интересом осмотрел пилигрима.
– И что? – нетерпеливо спросил тот.
– Даже не знаю, что они тебе поставят в свете такого заключения, – с удовлетворением сознался Шварц. – Может быть, болезнь Альцгеймера.
– В мои-то годы?
– Почему бы нет, – пожал плечами Шварц. – Все очень просто. Если экспериментально-психологическое исследование дает крайне неоднозначную информацию, больного не лечат до тех пор, пока она не станет однозначной.
– А если она такой никогда не станет?
– Вскрытие покажет.
– Надо сказать, именно вскрытие отчего-то менее всего входит в мои планы, – пробормотал пилигрим.
– Еще не поздно переписать все под четкую, однозначную истерию, – предложил Шварц.
– Подожди. А что со мной будут делать?
– Я помню, тебе нужно в туалет, – и Шварц нажал кнопку звонка.
– Быстро сказал, – потребовал пилигрим. – А то не буду с твоим супервизором общаться!
– Тебя станут водить в группу, – неохотно признался Шварц. – До однозначности. Зато там перед тобой развернутся широкие возможности симуляции любого диагноза. В принципе ты спасен, а остальное ты должен сделать сам.
– Но я не желаю симулировать! – завопил пилигрим. – Я не хочу никакого диагноза!
– Диагноз все равно будет, – сказал Шварц. – Вопрос в том, чей: твой – или их. Желаю удачи!
В кабинет вошли санитары, подняли пилигрима вместе со стулом и понесли в туалет.
– Привет хромосомным аберрациям! – выкрикнул большой зеленый камнегрыз, вылезая из–под кровати.
Странник не шевельнулся.
– Да что с тобою, детка? – поразился камнегрыз, заглядывая ему в лицо.
Детка молчала.
– Ой, – сказал камнегрыз и приподнял ему веко.
Странник не реагировал.
– Солидно, – констатировал камнегрыз, уселся рядом на кровать и принялся дышать в такт. Не прошло много времени, как он дико заорал:
– Бэээ!!!
Странник упал на пол и пополз. Камнегрыз поймал его за ногу. Странник лягался изо всех сил, но камнегрызу удалось пощекотать ему стопу, и странник замер на полу, спрятав голову под кровать и неестественно изогнув кверху свои нижние конечности.
– У, кататоник, – выругался камнегрыз. – Укусить его, что ли? А вдруг это заразное?
Он обвел взглядом комнату. В ней не было ничего, кроме кровати, дивана, стола, двух кресел, унитаза с крышкой, персидских ковров и холодильника. На столе у кровати стояли разные бутылки, а на стене располагалась непомерно увеличенная копия пятнадцатой таблицы ТАТ, выполненная сепией.
– Довольно милый гризайль, не правда ли? – заметил камнегрыз, поднимая брови.
– Это гравюра, – отозвался из-под кровати странник.
– Ишь ты, – сказал камнегрыз, склоняя голову набок и с видом ценителя рассматривая картину. – Э! Заговорил! Что значит волшебная сила искусства!
– Хотел бы я увидеть того типа, который копирует пятнадцатую таблицу ТАТ в манере гризайля, – сказал странник, не меняя положения тела.
– Наверно, она пробудила в нем лирическое настроение, – вздохнул камнегрыз. – Например: штангист среди могил своих товарищей по сборной.
– Или обобщенный образ авторов ТАТ, которых убили испытуемые, – злобно предположил странник.
– Все гораздо проще, – отмахнулся камнегрыз. – На горшок он хочет. Оттого и ручки-то сложил, бедолажка… Интересно, напустит он в штаны или нет?
– Это его выбор, – ответил странник.
– В конце концов, репетировать позу для собственного памятника в таком состоянии – это, пожалуй, признак подлинного величия. Интересно, зарастет к нему народная тропа или не зарастет?
– Это ее выбор, – ответил странник.
– Ненавижу эту табличку! – вдруг заявил камнегрыз. – И остальные тоже. Кроме шестнадцатой. Она классная! Вот тоже вавилонское столпотворение! Чего туда только не проецировали! Кого там только нету! Да еще своих туда как напустить! А они как давай там беситься! А местные как давай на них реагировать! Всегда такая свалка! Решительно, люблю ее.
– Это твой выбор, – ответил странник.
– Ну, заперсеверировал, – с отвращением сказал камнегрыз.
– А это мой выбор, – отвечал странник из той же позиции.
Камнегрыз хрюкнул, взял со столика бутылку минеральной воды, отпил из нее и сквасил рожу.
– Мерзость какая, – пожаловался он, откидывая назад голову и прислоняясь к стенке. Его взгляд рассеянно побрел по комнате и споткнулся на ногах странника. Камнегрыз задумчиво поднял левую бровь, оттянул страннику левую штанину и принялся выливать в нее содержимое бутылки. Минеральная вода нежно забулькала.
Вылив половину, камнегрыз спохватился.
– Уж не томим ли ты жаждой, сын мой? – трепетно осведомился он.
– Вряд ли, – сухо ответил странник.
Камнегрыз задумчиво кивнул и медленно долил в штанину то, что оставалось в бутылке.
Странник молчал.
Как я тебя понимаю, – вздохнул камнегрыз. – Минеральная вода – это, конечно, совсем не то, что предпочел бы человек в твоем положении.
Он взял со столика другую бутылку, оттянул страннику правую штанину и методично вылил в нее апельсиновый сок.
Странник молчал.
– Может быть, ты чаю хочешь? – спросил камнегрыз. – Горячего! С лимончиком! А?
– Чаю? – переспросил странник.
– Можно и кофе, – сказал камнегрыз. – По-варшавски! А?
– Кофе? – переспросил странник.
– А хочешь, я тебе какао сварю? – предложил камнегрыз, полный заботы и сопереживания. – Любишь какао?
– Какао горячее, – сказал странник, и его левая нога со стуком свалилась на пол.
– Конечно, горячее! – возмутился камнегрыз. – Неужели я способен поливать тебя остывшим, вчерашним какао! Уж проще будет сразу тебе полные штаны мороженого натолкать! Кстати, тебе какого: пломбир? крем-брюле? с грибным соусом? с луком? с кровью? с ветчиной?
– Мороженое холодное, – сказал странник и уронил на пол правую ногу.
– Странные у тебя вкусы, – удивился камнегрыз. – Вчерашнее какао, теплое мороженое… Да знаешь ли ты, что полные штаны мороженого – это стопроцентная гарантия простатита! Кстати, ты застраховался от простатита?
– Нет, – сказал странник и вынул голову из-под кровати.
– Напрасно, – осудил камнегрыз его недальновидность. – Бесплатный простатит – это самопожертвование на грани подвига. Так какого тебе мороженого? Или все-таки чаю с бубликами?
– Простатита не будет, – объявил странник, поднялся с пола и лег на кровать, сложив ноги в мокрых штанах на камнегрыза.
– Очнулся на мою голову, – проворчал тот, бесцеремонно скидывая с шеи многострадальные конечности странника.
Странник взял со стола очередную бутылку, выхлебал ее до дна и сунул камнегрызу. Тот осторожно понюхал горлышко, внимательно посмотрел на странника и тихо спросил:
– Ты знаешь, что ты пил?
– Нельзя назвать это деревянным башмаком, – ответил странник.
– Лысый дурак, ты ничему не научился за годы странствий.
– Тогда маракуйя.
– Какая на фиг маракуйя! Это виски! Ты знаешь, что такое виски?
– Это не Будда, – сказал странник.
– Тебе не идет этот стиль, – сказал камнегрыз. – Будда – это Будда.
– А виски – это виски, – сказал странник.
– Ты уже пьян, – сказал камнегрыз.– Все беды от слов.
– Ни вода, – ответил странник, – ни луна.
– Будь я Харибдой, я бы дал тебе затрещину, – сказал камнегрыз. – Но я очень добр, монахи.
– Счастье-то какое! – заорал странник.
Камнегрыз заткнул ему рот и пробормотал:
– Откуда здесь виски?
– Спроси у этой стены, – предложил странник, высвобождая голову.
Немного подумав, камнегрыз сказал с досадой:
– Можно было и так догадаться. Они что-то перепутали.
– С просветлением вас! – прослезился странник и полез целоваться. – Может, споем? Пусть бегут неуклюже, а?
– Ты беспокойный. Тебе больше подходит «Ой, Самара-городок».
– Огней так много золотых, – затянул странник, – на улицах Саратова…
– Когда облако не висит над горой, – зашептал камнегрыз, – свет луны бороздит воды озера.
Странник выматерился.
– Первая здоровая реакция, – сказал камнегрыз. – А сейчас у тебя будет вторая здоровая реакция.
– Это какая? – спросил странник, блаженно улыбаясь.
– Пошли отсюда, – приказал камнегрыз.
– Ой, пошли, – согласился странник, мотая буйной головой. – Па-ра-па-ба-бам-бам…
– Дурак, только тихо, – сказал камнегрыз. – Это побег.
Весь мир заволокла тьма, и я долго ничего не сознавал и не чувствовал. Когда я очнулся, я сидел под дубом на траве, в прелестной местности, совсем не один. Неподалеку среди цветущего клевера мелодично куковал Карл.
– Пятьдесят шесть, – сказала доктор Сцилла. – Что это с ним?
– Погода меняется, – ответила доктор Харибда.
– Это не значит, что мы должны слушать таблицу умножения! – сказала доктор Сцилла. – Карл!
– Густав! – ответил Карл.
– О боже, – сказала доктор Сцилла. – Юнг – это надолго.
– Древние поверья, – доктор Харибда пожала плечами. – Смешались в кучу люди, тени.
– Все перепуталось, и некому сказать: ты превращен в мое воспоминанье, – сообщил из травы большой зеленый камнегрыз.
– Ты здесь зачем! – сурово обратилась к нему доктор Сцилла.
– И что вы предлагаете? – спросил камнегрыз.
– Все заборы переломал! – завопила доктор Сцилла.
– У вас бетон плохой, а меня все обижают, – захныкал камнегрыз.
– Это стихийное бедствие нуждается в строгой изоляции, – постановила доктор Сцилла и протянула руку, но Карл возразил:
– В моем присутствии попрошу не выражаться!
– Это ты, ты его научил, маленький негодяй, – прошипела доктор Сцилла и погналась за камнегрызом.
Доктор Харибда потыкала в меня костылем.
– Ну как всегда, – сказала она, пожимая плечами. – То ли жив, то ли мертв.
– Это не принципиально, – ответил я.
– О? – удивилась доктор Харибда. – Позитивная динамика!
Доктор Сцилла примчалась с вытаращенными глазами, задыхаясь и приговаривая:
– Мне… не к лицу… и не… по летам… пора… пора…
– Коллега, – окликнула ее доктор Харибда, – выявляется позитивная динамика.
Доктор Сцилла наставила на меня стереотрубу и потребовала:
– Поговори!
И я поговорил.
Статьи автора
Версия для печати
Добавить в «любимые статьи»
Блоггерам - код красивой ссылки для вставки в блог
Информация об авторе: Маргарита Сибирцева
Опубликовано: December 6, 2007, 12:56 am
Еще для блоггеров: код красивой ссылки для вставки в блог
Количество статей: 1
Статьи
Версия для печатиДобавить в «любимые статьи»Блоггерам - код красивой ссылки для вставки в блог
Информация об авторе: Маргарита Сибирцева
Опубликовано: December 6, 2007, 12:56 am
Комментарии
1
Алексей Хавыло (гость)
08.12.2007 21:29
Здорово! Очень понравилось? Вот только что такое табл?
2
Александр (гость)
08.12.2007 21:49
Не всё пока прочёл, но тем, что прочёл — насладился 
!
Супер.
Спасибо
3
Rey (гость)
12.12.2007 10:27
Забавно. А еще есть чего-нибудь почитать у этого автора? Табл. это таблицы ТАТ
4
алекс (гость)
20.12.2007 17:38
слуш, ребят а это что такой вообще??? это новый стиль литературы? хмммм.. большего бреда в жизни своей не читал а самое удивительное, что даже бессмысленный самоорганизующийся хаос тут ногу сломает
5
Rey (гость)
21.12.2007 09:32
Сюжеты староваты, а стиль точно новый. Это примерно, то что творится в голове клинически ориентированного психолога в периоды субдепрессивного состояния в следствии низкой удовлетворенности профессиональной деятельностью, трудностями самореализации и признаками профессионального выгорания )))).
6
о новизне и пр (гость)
23.12.2007 14:46
Тексту пятнадцать лет:
http://bezzakonie.livejournal.com/64470.html
7
extremka
03.01.2009 12:45
либо автор гений, либо я идиот…больше чем на один абзац меня не хватило, сразу вниз пролистала — смотреть что это такое было… 
)
