Ваша просьба о помощи
Дата: January 25, 2006 11:01PM
Уважаемый студент,
если у Вас нет под рукой статьи "Теория как образ и понятие", то высылаю Вам копию. А вот ее анализ все-таки придется делать самому - если еще не поздно.
С пожеланием успеха,
И.Т. Касавин
_________________________________________________________
ТЕОРИЯ КАК ОБРАЗ И ПОНЯТИЕ
Размышления о книге В.С.Степина «Теоретическое знание»
И.Т.Касавин
Воспоминание об образе
На пути от мифа к логосу греческая культура, постигая содержание этого пути, сформулировала связываемые сегодня с образом науки понятия «эпистеме» и «теория», содержащие множество отчасти утраченных в дальнейшем коннотаций (связь с письменностью, руководящей должностью, божественным происхождением, поэзией, созерцательным умозрением, пророчеством, предсказанием, движением звезд и пр.). Ставшая термином как обыденного, так и специализированного научно-философского языка, «теория» сохранила в себе также и более широкое, общекультурное значение, подчеркивающее сложность и противоречивость познавательного процесса, проблематичность и одновременно высокую ценность познания вообще. Теория, первым воплощением которой стала античная астрономия, выразила собой, помимо прочего, и сущность человека, состоящую в его срединном положении между Небом и Землей, - стоя на Земле, он поднимает глаза к Небу.
Овидий в «Метаморфозах» так повествует о создании Прометеем человека:
...Отпрыск Япета, ее [землю – И.К.] замешав речною водою,
Сделал подобье богов, которые всем управляют,
И, между тем как, склонясь, остальные животные в землю
Смотрят, высокое дал он лицо человеку и прямо
В небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи.
Уходящий в неразличимую для взгляда древность интерес первых наблюдателей направлен в целом на один из двух объектов. Это либо Небо, либо Земля, причем астральная религия зороастризма, побуждает человека догадываться об их неравноценности, и понятия «выше» и «ниже» приобретают сакральный смысл. Боги (точнее, верховное и стремящееся к монотеистической интерпретации божество) переселяются с Олимпа и тому подобных, четко локализованных в пространстве мест на Небо как таковое. Поднимая глаза к Небу, человек получает представление о регулярности и законосообразности, а опуская глаза к Земле – привносит, навязывает это представление ей. Человек обнаруживает законы на Небе и предписывает их Земле – таково следствие распространения астральной религии и того, что некоторые исследователи называют «программой космизации» (Депперт В. Мифические формы в науке. На примере понятий пространства, времени и закона природы // Научные и вненаучные формы мышления. М., 1996).
Варианты мифической программы космизации мы находим в Античности, в Средние века и в Новое время, и все они обладают нормативным характером в той мере, в какой человек пытается подвести явления под извечный космический порядок. Выражение "подвести под определенную категорию", т.е. "подвести под закон", восходит именно к космизирующему и одновременно теоретизирующему образу мысли, означающему, что Земля находится под Небом и, следовательно, под его упорядочивающей властью. Заимствованная из мифа, программа космизации удивительным образом пережила все научные революции, поскольку философы, теологи и представители естественных наук неизменно пытались определить всё происходящее на Земле с помощью вечного порядка, который по общему убеждению царил во всём космосе. Научная теория и стала целостным выражением порядка природы, способом писания «третьей книги», созданной от первой до последней страницы не Богом, не божественной природой, а самим человеком. Единственное, что в этой книге осталось непостижимо высоким, это та богодухновенная одержимость и самоотверженность, напряженность творческой мысли, которые отличают работу великих ученых.
Астрономия как синтез наблюдения, математического вычисления, астрально-мифологических образов и аналогий на фоне практических потребностей стала прототипом эмпирической науки, подлинное явление которой предстояло пережить значительно позже. Мы вспоминаем об этих давних днях генезиса науки, быть может, потому, что современная постнеклассическая наука внезапно обнаруживает в себе черты, напоминающие об ее происхождении. Как представляется, основанием этому является рост рефлексивности и культурной нагруженности современной науки; самосознание науки трезвеет и мудреет на рубеже тысячелетий, яснее видит свои возможности и границы, понимает значение философских, социальных, моральных проблем, сопровождающих науку на ее бесконечном пути. И современная научная картина мира отчетливо иллюстрирует этот факт. «Она во многом воплощает в себе, - подчеркивает В.С.Степин, - идеалы открытой рациональности, и ее мировоззренческие следствия коррелируют с философско-мировоззренческими идеями и ценностями, возникающими на почве различных и даже во многом противоположных культурных традиций» (С. 680).
Впрочем, открытость современной науки к многообразию идей и образов, доступных современному образованному человеку, не отменяет, на мой взгляд, того обстоятельства, что все это многообразие уже содержалось в предпосылках, в генетических кодах европейской науки, которая временами забывала и отторгала от себя воспоминания о своем детстве. Китайский принцип у-вэй, поэтому, просто напоминает нам сегодня о том, что мы живем не только и не столько в механической природе французских просветителей, но в Космосе Гомера и Платона, в ньютоновском «чувствилище Бога». Для того чтобы увидеть себя яснее, порой необходимо посмотреться в зеркало иной культуры. Не забудем и о том, насколько порой трудным оказывается принятие подобного решения.
На пути к понятию
Философская рефлексия о науке во все времена исходила из исторически складывающегося образа науки и переосмысливала его в контексте внутридисциплинарной логики. Вместе с тем образ и понятие науки в значительной степени обязаны именно философскому взгляду на науку. В таком качестве и выступила философия науки как философское направление, которое избрало своей основной проблематикой зрелую, классическую науку как эпистемологический и социокультурный феномен, а также выступила в качестве специальной философско-методологической дисциплины, предметом которой является научное знание.
Сегодня мы думаем о том, какие перспективы ожидают философию науки и весь куст эпистемологических исследований в грядущем веке. Новый труд академика РАН В.С.Степина «Теоретическое знание» дает этим размышлениям мощный импульс. Книга отличается своей системностью и фундаментальностью. Еще никогда в российской философии мы не сталкивались с такой объемной и энциклопедической работой, посвященной основным проблемам анализа научно-теоретического знания и познания. Будучи опубликована на рубеже столетий, данная книга не только обобщает исследования В.С.Степина, но и в известной мере подводит итог дискуссиям в мировой философии науки вообще.
Напомним, что термин «философия науки» (Wissenschaftstheorie) впервые появился в работе Е.Дюринга «Логика и философия науки» (Лейпциг, 1878). Намерение Дюринга построить философию науки как «не только преобразование, но и существенное расширения сферы логики» не было им реализовано, однако данная терминологическая новация оказалась весьма своевременной.
Термину предшествовала концептуальная история, в которой проблематика философии науки (структура и развитие научного знания) восходит еще к Платону и Аристотелю. С формированием классической нововременной науки философия науки в единстве с теорией познания становится важнейшей областью философского исследования в работах Ф.Бэкона, Декарта, Лейбница, Даламбера, Дидро, Канта, Фихте, Гегеля, позже – Б.Больцано, который еще ограничивается термином «наукоучение» (Wissenschaftslehre). Место науки в обществе, в мировоззрении, а также набор ее внутренних, исторически сформированных понятий и проблем в значительной степени определяет состояние и значение современной философии науки.
В ХХ в., будучи инспирирована возникновением неклассического естествознания, философия науки выступает как один из наиболее технически сложных разделов профессиональной философии, использующий результаты логики, истории науки, психологии, социологии и представляющий собой, по сути, междисциплинарное исследование, ориентирующееся на общенаучную картину мира. В таком качестве философия науки оформилась ко второй половине ХХ в., но как особое философское направление сложилась столетием раньше и была ориентирована на анализ, прежде всего, когнитивных, или эпистемологических измерений классической науки. Здесь философия науки выступает как совокупность философских течений и школ, образующих особое философское направление, сформированное в ходе поэтапного развития и отличающееся внутренним многообразием (позитивизм, нео- и постпозитивизм, некоторые течения в неокантианстве, неорационализм, критический рационализм). Вместе с тем философия науки продолжает существовать в рамках таких философских учений, в которых анализ науки не является главной задачей (марксизм, феноменология, экзистенциализм, неотомизм). В первом случае проблематика философии науки практически исчерпывает содержание философских концепций, во втором – анализ науки встроен в более общие философские контексты и детерминирован ими. Однако в целом тематика философии науки, ее концептуальный аппарат и центральные проблемы определяются, прежде всего, в рамках философии науки как особого философского направления и лишь при его посредстве попадают в фокус внимания других философских школ и течений.
Постпозитивистский этап в развитии философии науки внутренне связан с осознанием того изменения, которое переживала формирующаяся постнеклассическая наука и ее взаимоотношение с обществом и культурой. Наиболее рельефно он выразился в дискуссиях между представителями «исторической школы» и «критического рационализма». Главными темами стали возможность реконструкции исторической динамики знания и неустранимость социокультурных детерминант познания (М.Полани, С.Тулмин, Н.Хэнсон, Т.Кун, И.Лакатос, Дж.Агасси, П.Фейерабенд, К.Хюбнер, Г.Шпиннер, Л.Лаудан и др.). Философия науки превращается в междисциплинарное исследование, направленное в первую очередь на анализ оснований науки.
На этом этапе начинается взаимовлияние философии и ряда социальных и науковедческих дисциплин, в силу чего происходит размывание предметных и методологических границ между философией науки, социальной историей науки, социальной психологией и когнитивной социологией науки. Ответы на вопросы, поставленные в общем виде философами, дают социологи и историки в анализе конкретных познавательных ситуаций (case studies). Ученый-химик и социальный психолог М.Полани критикует понятие «объективного знания» К.Поппера в своей концепции «личностного знания». Историк физики Т.Кун выдвигает альтернативу попперовской теории развития научного знания как «перманентной революции», давая противоположную интерпретацию революций в науке. Сторонники Франкфуртской «критической теории» формулируют программу «финализации науки», предполагающую социальную ориентацию научно-технического прогресса (М.Беме, В.Крон). Авторы «сильной программы» в когнитивной социологии науки (Б.Барнс, Д.Блур) раскрывают макросоциальные механизмы производства знания из социальных ресурсов. Этнографические исследования науки (К.Кнорр-Цетина, И.Элкана) и анализ научной коммуникации и дискурса (Б.Латур, С.Вулгар) дополняют картину с помощью микросоциологических методов, показывающих, как научное знание конструируется из содержания деятельности и общения ученых (в ходе переписывания научных протоколов, в процессе научных и околонаучных дискуссий).
В предисловии к книге В.С. Степина «Теоретическое знание» перечисляются основные методологические школы, в то время формулировавшие свои программы на пространстве бывшего СССР. Среди них одно из лидирующих мест занимает минская школа философии науки и программа, нашедшая выражение в работах В. С. Степина. Его книга, ставшая обобщением исследований последних двух десятилетий, оказывается при ознакомлении с нею мощным стимулом, который воодушевляет обращение к лейтмотивам философии науки. Выше, характеризуя развитие философии науки, мы не могли обойтись без предложенного В.С. Степиным подхода, разграничивающего классическую, неклассическую и постнеклассическую науку, без разрабатываемых им понятий «общенаучная картина мира» и «основания науки». На мой взгляд, концептуальную сердцевину методологической программы В.С. Степина, формировавшейся в начале 70-х годов, образует именно данное понятие оснований науки, призванное решать примерно те же фундаментальные для философии науки проблемы, что и «парадигма» Т.Куна, «тематическое пространство» Дж. Холтона, «ядро научной исследовательской программы» И.Лакатоса, «онтология» У.Куайна, «традиция» П.Фейерабенда и пр. Критика индуктивизма, проблема теоретической нагруженности фактов и тезис Дюгема-Куайна; развитие науки, проблема кумулятивизма и несоизмеримости и тезис Куна-Фейерабенда; социальная обусловленность научного знания и природа научных революций; принципы рациональной реконструкции истории науки и дилемма интернализма и экстернализма – все эти вопросы и понятия и сегодня являются принципиальными для философского анализа науки. Идея же оснований науки не только дает этим понятиям оригинальную интерпретацию, но и убедительно снимает целый связанных с ними якобы неразрешимых проблем.
Уже в ранних формулировках своей программы В. С. Степин определенно выступает против «идеологии индуктивизма», ошибочно отождествлявшейся некоторыми марксистами с принципом связи научного знания и практики или обязанной увлечению идеями Р.Карнапа. Обстоятельный критический анализ логического эмпиризма сопровождается у В.С. Степина разработкой позитивной альтернативы. Вопреки непопулярности в «Венском кружке» идеи о самостоятельности теоретического мышления, она все же принималась творцами неклассической науки и даже проникала в массовое сознание. А. Эйнштейн неоднократно высказывался в духе того, что теория возникает внезапно, независимо от опыта; он и сам выдвинул идею специальной теории относительности в своей работе 1905 года независимо от результатов экспериментов Майкельсона по измерению скорости «эфирного ветра». Написанная к началу 60-х гг. но опубликованная спустя почти тридцать лет книга В. Гроссмана «Жизнь и судьба» содержала сюжет о физике Штруме, в котором мы находим такой творческий самоотчет героя: «Новое, казалось, возникло не из опыта, а из головы Штрума. Он с удивительной ясностью понимал это. Новое возникло свободно. Башка породила теорию”.
В семидесятые годы XX в. этой идее предстояло дать новое концептуальное выражение, содержащее не просто переинтерпретацию тезиса Дюгема-Куайна, но указывающее на конкретный механизм «теоретической нагрузки» фактов. Подход был нащупан В.С. Степиным еще при реконструкции объяснения Фарадеем опыта Араго. Фарадей использовал для данного объяснения образы, не вытекающие из экспериментов по электромагнитной индукции, но заимствованные из магнитостатики. «Образ изменений направлений силы в пространстве, как причины всех электромагнитных явлений, постоянно был перед внутренним взором Фарадея. Поэтому для него было совершенно естественно использовать модели магнитостатики, основанные на представлении о магнитных силовых линиях, в качестве аналогов при объяснении электромагнитной индукции» (С.326).
Итак, факты нагружаются теориями, не вытекающими из данных фактов, но существующими независимо от них. Обобщенный вывод, основанный в том числе и на результатах оригинальной историко-теоретической реконструкции формирования электродинамики, гласит: «…фундаментальные теории не являются продуктом индуктивного обобщения опыта, а создаются вначале за счет трансляции концептуальных средств, заимствованных из других областей теоретического знания» (С. 10).
И здесь же решение проблемы становления теории и теоретической нагруженности знания, как и всякое плодотворное решение, приводит автора к новой проблеме: как же возможен такой перенос, какие структурные элементы теоретического знания обеспечивают его? Ответ не заставляет себя ждать. Такая трансляция возможна прежде всего благодаря объемлющим концептуальным каркасам – общенаучной и специальной научной картине мира (между ними угадывается и еще одна концептуальная структура - междисциплинарная картина мира). Это образование, занимающее в структуре оснований науки особое место, принципиально отлично от теоретической схемы своим содержательным характером так же, как понятие «корпускулы» со всей его теоретической неопределенностью и долгой концептуальной историей отличается от абстрактного идеального объекта «абсолютно твердое тело» (строгое различение научной картины мира и теоретической схемы мы впервые находим именно в работах В.С.Степина). И здесь же выясняется еще одно обстоятельство. Картина мира не только создает возможность трансляции теоретических представлений, но она же в отсутствие теоретической схемы фактически берет на себя ее функции в структуре теоретического знания и тем самым позволяет ей сформироваться. Этот, на мой взгляд, важнейший философско-методологический тезис в последующем позволяет увидеть пути трансляции в науку культурных смыслов и универсалий и органично, снимая дилемму интернализма-экстернализма, подойти к решению проблемы социальной обусловленности и развития научного знания.
В дальнейшем идея теоретического переноса последовательно развивается и конкретизируется автором. Возникает новый термин «парадигмальные прививки», первоначально призванный дать теоретическое объяснение развитию классической науки на рубеже XVIII-XIX вв., в эпоху победного шествия механицизма: «Историю химии, биологии, технических и социальных наук этого исторического периода нельзя понять, если не учитывать «парадигмальных прививок», которые были связаны с экспансией механической картины мира в новые предметные области» (С.586). Однако содержание данного термина оказывается достаточно богатым, чтобы характеризовать и развитие неклассической и постнеклассической науки. Формирование квантовой химии идет путем переноса идей из физики в химию; неравновесная термодинамика оказывается следствием концептуального переноса из кибернетики и теории систем – в физику; теория биологической эволюции приобретает черты саморегулирующегося процесса благодаря переносу из кибернетики в биологию; в рамках семиотики происходят переносы из биологии в лингвистику и обратно (С. 602-608). В перспективе этот подход вновь провоцирует концептуальные новации и ведет от представления о внутридисциплинарной структуре организации классической и неклассической науки к междисицплинарному синтезу, к дисциплинарным революциям, отличающим уже переход к постнеклассичсекой науке.
Естественным образом применение понятия оснований науки в анализе научного знания выводит в более широкую проблематику соотношения науки и социума, науки и культуры. Основания науки могут быть уподоблены разветвленной кровеносной системе, по которой циркулируют научные и культурные смыслы, обмениваясь своими элементами и создавая разнообразные констелляции. Представляется, что данный образ обладает большим эвристическим потенциалом; лично мне он (наряду с методом grid and group analysis английского антрополога М. Дуглас) помог сформулировать подход к типологии ситуаций социального производства знания, в которых происходит обмен смыслами между внешней и внутренней социальностью знания . Интегральный вклад понятия оснований науки в философско-методологический образ последней В.С. Степин формулирует так: «… именно основания науки выступают, с одной стороны, компонентом внутренней структуры науки, а с другой – ее инфраструктуры, которая опосредует влияние на научное познание социокультурных факторов и включение научных знаний в культуру соответствующей исторической эпохи» (С. 11).
Понятие исторической эпохи образует рефрен, сопровождающий анализ науки на всем протяжении книги. Цивилизационная типология науки, обязанная работам В.С.Степина, оказалась воспринята научно-философским сообществом с такой готовностью, что сегодня частенько используется без ссылок. Эта типология возникла не на пустом месте, в ее основе, как представляется, лежит последовательная разработка проблемы взаимодействия науки и ее истории, и в частности, анализ исторической динамики знания сквозь призму деятельностного подхода.
Понятия выработки и использования, изобретения и изложения, генезиса и функционирования, описывающие соответственно интенсивный и экстенсивный пути развития знания, позволяют реконструировать этапы теоретического синтеза во взаимодействии с эмпирическим материалом. В частности, В.С. Степин показывает, что средства для будущего теоретического поиска и построения новых теорий создаются не только на этапе становления теории, но и в еще большей степени на этапе функционирования сложившейся теории. Примечательно, что эту сторону взаимосвязи генезиса и функционирования теории выпустил в своем анализе Т.Кун. В его концепции резко противопоставляется друг другу парадигмальная, «нормальная» наука и периоды революционной, внепарадигмальной науки. В реальной же истории науки эти полюса взаимосвязаны: функционирование сложившейся теории готовит почву для становления новых теоретических структур, а процесс формирования теории определяет ее функционирование. «Теория как бы хранит в себе следы своей прошлой истории, воспроизводя в качестве типовых задач и приемов их решения основные особенности процесса своего формирования, - читаем мы в книге. - Генезис теории запечатляется в ее организации и определяет ее дальнейшее функционирование» (С. 511).
Этот тезис может быть по праву отнесен не только к внутреннему развитию теории, но и к ее взаимодействию с культурой и социумом при посредстве философских оснований науки. История обмена культурными и научными смыслами не может не запечатлеваться в структуре научной теории, понятой как сложное когнитивно-культурное образование. Благодаря регулярному концептуально-образному заимствованию наука не только не изолирована от культуры (философии, религии, искусства), но обязана также богатству личностного развития, поскольку и личностные смыслы и аналогии вовлекаются в теретические построения. Процесс теоретического исследования, таким образом, детерминирован широким идейным и образным пространством, а не только экспериментальным трудом ученых. Тем самым возникает возможность понять теоретическую науку не просто как не локальную область мышления и деятельности, но как универсальный культурный синтез.
Это обстоятельство следует осознать в полной мере именно сегодня, когда наука порой обвиняется во всех социальных и природных катаклизмах, ей отказывают в культурной ценности и адекватности и рассматривают ее как локальную агрессивную идеологию, как современный миф, как воплощение воли к власти.
Соглашаясь с тем, что современная наука – неоднозначное явление, мы сегодня должны вместе с тем не только воспринимать модные идейные течения, но понимать результаты ее философского анализа, который убеждает: современная наука – необходимое условие культурного диалога и синтеза культур. «Приобретая открытый характер, научная картина мира вносит свой вклад в процессы синтеза различных культур, - подчеркивает В.С. Степин. - Она соединяет новые подходы, возникшие на почве развивающейся научной рациональности, всегда выступавшей ценностью техногенной (западной) цивилизации, с идеями, разработанными в совсем иной культурной традиции и возникшими в восточных учениях и в «космической философии». Современная научная картина мира включена в диалог культур, развитие которых до сих пор шло как бы параллельно друг другу. Она становится важнейшим фактором кросскультурного взаимодействия Запада и Востока» (С. 697).
Благодаря современной науке формируется не только единая общенаучная картина мира, но и новое целостное мировоззрение. Это новое видение Вселенной, человека и самой науки - универсальный эволюционизм. Это взгляд на мир как многообразное, исторически изменяющееся целое; это видение человека как не только активного, но и созерцательного, понимающего существа; это понимание науки как единства естественнонаучного и гуманитарного знания.
Нелишне будет обратить внимание и на то, что на фоне этого процесса философия науки, находясь под огнем постмодернистской критики, также переживает дисциплинарную революцию, становясь областью междисциплинарного и в полной мере гуманитарного исследования, концептуальные основания которого образует понимание науки как исторически развивающегося социокультурного явления.
Философия науки – феномен с великим прошлым?
В самый разгар постпозитивистской философии науки, этого «цветенья ста цветов», ровно тридцать лет тому назад Пол Фейерабенд публикует статью под заглавием «Философия науки – феномен с великим прошлым?», в которой он извещает о наступлении кризиса в философии науки. Последняя оценивается как апологетическая идеология науки, а наука – как мероприятие, ответственное за экологические и социальные катаклизмы и не имеющее никакого преимущества перед мифом.
В то время, когда на Западе в расцвете сил находилась целая плеяда философов науки, а в России как раз начался процесс освобождения методологии науки от догматических ограничений, нигде это сообщение – ни как констатация, ни как прогноз - не было воспринято с должным вниманием. Однако прошло совсем немного времени, и грянули «постмодернистская революция» вкупе с «оккультным ренессансом», казалось захлестнувшие собой и обессмыслившие всякое аналитическое исследование науки в глазах значительной части образованных читателей. Философия науки столкнулась с вызовом, ответ на который она ищет и сегодня. Изучая новую книгу В.С.Степина, читатель узнает о том, как встретить этот вызов с открытым забралом.
Не сомневаюсь, что многие рецензии и аналитические обзоры как в России, так и за рубежом, сделают своим предметом труд В.С. Степина и определят его точное место в историографии философии науки. Мои беглые заметки не претендуют на это. Для меня данная книга – не только и не столько подведение итогов, сколько самоотчет творческой мысли, ценность которого, прежде всего, в побуждении к рациональному и строгому анализу, к самостоятельному мышлению, к формулировке новых идей и подходов. Шанс на то, что данный труд сыграет в XXI ту же роль, что попперовская «Логика научного исследования» или куновская «Структура научных революций» играли в XX в., является, на мой взгляд, вполне реальным.
В начале ХХI века мы, как само собой разумеющееся, воспринимаем новости с земной орбиты и удаленных исследовательских станций, обсуждаем шахматный матч чемпиона мира и мощного компьютера, перспективы термоядерных источников энергии и клонирования человека. Семимильные шаги, которыми движется наука, становятся все бесшумнее, все меньше шокируют и восхищают человека, который в своем индивидуальном развитии готов довольствоваться плодами и не задумываться о корнях. Философу не пристало ограничиваться таким повседневным, потребительским отношением к науке – несомненному лидеру интеллектуального развития. Напряженность и взыскательность духа, которая требуется для осознания величия научного прогресса, по-прежнему остается вектором саморазвития человека и человечества, а квинтэссенция самосознания последнего и составляет содержание философского мировоззрения. Вместе с тем современные цивилизация, культура, человек просто не вправе отказываться от рефлексивного отношения к такой интегральной детерминанте развития, которой является наука; отказ от ее постоянного осмысления означал бы не только духовную леность, но и опасную слепоту. Это приводит нас к мысли о том, что судьба философии, несмотря на уже привычное многообразие ее направлений и течений, неразрывно связана с судьбой науки, - как ее собственного предмета, источника проблем и понятий, объекта апологетики или критики. Философия науки, тем самым, не утрачивает смысл в современном духовном универсуме, на лидерство в котором безнадежно претендуют философские пиарщики, раскручивающие экзотические по форме, но незамысловатые по сути идейные завихрения. Напротив, она претендует на выход за узкие дисциплинарные рамки и расширяется до границ всякого рационалистического философствования вообще – трудного, рискованного и ответственного предприятия, которое следует по достоинству ценить.
